Не пощадило время и внутренность гаража, когда-то обслуживающего такси всего города. Все его огромное пространство было страшно захламлено всевозможными деталями, трубками, валиками, запыленными старыми шинами, в кучу сваленными в углу и накрытыми кусками холстины. Повсюду стояли стремянки, прислоненные к стенам, увешанные перепачканными в масле тряпицами, пыль большими клубами, словно саванное перекати-поле, металось по грязным доскам пола из-за сквозняка, вызванного небольшой щелью открытых ворот.

Несмотря на зажженные лампы, от которых пахло перегретой пылью, совершенно не чувствовалось присутствие живых людей.

Но вдруг из угла в угол шмыгнула тень, будто преследуя один из пыльных клубков, суетливо носившихся туда-сюда. Одного взгляда хватило, чтобы узнать Давида. Будто одержимый, он схватил рабочие перчатки и начал натягивать их до самых локтей, потом столь же судорожными движениями спускал закатанные рукава грубой полотняной сорочки. Вид Давида оставлял желать лучшего. Старый комбинезон из денима перепачкан черными пятнами, на лице пятнами проходящий кровоподтек. Черные курчавые волосы всклокочены, из-за пыли и паутины они казались пепельными. Мало того что он был весьма сконфужен нашим появлением, так еще и по неосторожности, пятясь назад, опрокинул этажерку с инструментами, оглушив грохотом посыпавшихся на пол железяк.

Я успел разглядеть, когда Давид торопливо вдевал руки в перчатки, что левая рука его от самого плеча была почерневшей и высохшей, как лоза старого виноградника. Чувство жалости заставило меня опустить глаза — теперь я убедился окончательно — увечье юноши было не мифическим.

— Ну что? — выдохнула Элен с самозабвением, обращаясь к нему. — Удалось ее завести?

— Батареи пришли в негодность. Я пробовал приладить бензиновый двигатель, но…

— Где достать новые?.. Прости! Я должна была начать не с этого. — Она обернулась, указывая на меня. — Месье Герши уже пришел в себя после побега и встречи с Юлбарсом. Как видишь, ты его не задел, он жив-здоров.

Давид все равно что школьник встал по стойке смирно и опустил голову так низко, что совершенно не было видно его лица, только чернявую макушку.

— Приношу свои извинения, месье Герши. Я не мог поступить иначе. — На одно мгновение он поднял голову, вскинул бровями, будто удивлен чему-то, и тут же, покраснев, опустил ее. Нипочем не скажешь, что доктор наук, совсем ведь мальчишка, смущенный и напуганный.

— Нет причин для беспокойства, — проронил я и вдруг вспомнил, что намеревался сходить к врачу, все-таки вынуть пулю. Но рана перестала кровоточить и уже не пачкала одежды.

Взгляд мой упал на запыленный бугор в отсеке для смены батарей: холстина покрывала нечто округлое и удлиненное. Отсеков было целых шесть, с узкой прямоугольной ямой в полу, распорками из чугуна, рычагами, неведомо для каких целей оборудованными. Отделения эти тонули в темноте, исключение не составлял и угол, где под надежным покрывалом, вероятно, прятался тот самый электромобиль Иноземцева.

Давид и Элен собирались его бесцеремонно реквизировать.

Со словами: «Вот она — наша красавица» — мадам Бюлов отправилась было искать переключатель электричества, чтобы озарить произведение искусства светом, но она не успела даже стянуть чехол, внезапно улицу огласили визгливые звуки ревущего мотора. Доселе нет-нет да проезжали такси и электроавтобусы, но чтобы с таким оглушительным ревом — то было впервые. Через широкие окна и через щель меж полом и оставшимися открытыми воротами прорвались яркие всполохи — подъехал автомобиль, нет, скорее подлетел, едва не снеся ворота напрочь, прочертив на брусчатке перед въездом, четыре черные полосы. Вместе со светом газовых фар в гараж ворвалось облако пыли вперемешку с гарью.

Я и Элен дружно закашлялись, стали махать руками перед собой. Давид бросился к подъемному механизму, принялся опускать ворота. Процесс был полуавтоматический: ворота открывались и закрывались с помощью цепей, лебедок и рычага. Но прежде чем тот успел их спустить, в просвет скользнула фигура в знакомом светло-коричневом комбинезоне, перетянутом кожаным поясом. По звуку мотора я должен был догадаться, что явилась Зои.

— Предатели! — выругалась она и вскинула руку каким-то странным механическим движением, будто метнула нож. Но в руке оказалась узкая деревянная трубка — вроде сарбакана или индонезийской сумпитаны, только длиной не более фута, она приставила ее к губам, и в то же мгновение вскрикнула и рухнула на пол Элен — подтянула пальцы к горлу и застыла, будто ее внезапно сковал сорокаградусный мороз.

С отчаянными криками Давид бросился на помощь к мадам Бюлов. То же сделал и я.

— Что ты наделала? Что это? — Юноша с трудом разжал пальцы Элен и вынул из-под уха тонкую бурого цвета иглу.

— Догадайся! — фыркнула Зои. А потом развернулась и, направляясь обратно к воротам, бросила через плечо: — Яд сетчатого древолаза. Пойсон дарт фрогс.

— Ты с ума сошла! — Давид оставил Элен в моих руках, и, расположив на ладони дротик, в отчаянии бормотал. — Нет! Нет, Зои, ты, с ума сошла… Это же твоя мать! Ты с ума сошла…

— Зато ты у нас самый разумный-преразумный. — Девушка вернулась на улицу, к авто, но через минуту уже шагала обратно, неся нечто тяжелое в черном кожаном чемоданчике. Его она уложила на пол и, усевшись рядом, старательно стала распаковывать. На мгновение я подумал, это динамит, а мы сейчас все взлетим на воздух.

Но в черном кожаном чемоданчике оказался граммофон, только без рупора, усовершенствованный братьями Эмилем и Шарлем Пате. Я видел такой у Иноземцева, он называл его «патефон». Он состояла из коробки красного дерева, внутри диск, покрытый мягкой резиновой прокладкой. На прокладку укладывали другой диск из эбонита, на котором невидимыми дорожками нанесен звук. Звук этот воспроизводился с помощью иглы, насаженной на чувствительную мембрану. С боку у патефона была ручка; чтобы извлечь из пластины какие-либо звуки, необходимо вращение диска. Ручкой раскручивали спираль внутри и некоторое время наслаждались игрой «пластинки», потом, когда завод кончался, а звуки исчезали, ее нужно было раскрутить вновь.

Зои насадила одну из таких «пластинок» на короткий штырь в центре патефона, раскрутила ручку и медленно, не дыша, точно разминировала бомбу, опустила иглу. Раздалось громкое шипение, потом я расслышал, как хлопнула дверь, зашелестела бумага — не то тетрадные листы, не то книга, заскрипело перо, и вдруг кто-то каркнул, до того оглушительно, что Давид вздрогнул. Вздрогнул, побелел и даже прикрыл глаза, будто ему только что зачитали смертный приговор.

Среди шума и шороха стали различимы голоса. Один — женский, другой — мужской.

— …ведь все не так печально, как ты думаешь. Герши просто человек с большим воображением, — говорил первый. И это была Элен.

— Нет, здесь что-то другое. Возможно, слуховые галлюцинации или особенное, неизученное состояние сознания. Нужно непременно сыскать причину такого умопомрачения, — отвечал второй. Это был Давид.

— Ну неужели обязательно его убивать?