— Эй, ты чего удумал? — Она осветила мне лицо светом фонаря. — Что за нежности? Ого! — вдруг вскричала она. — Откуда кровь? Ну и дела, Эл, да у тебя весь ворот пиджака кровью залит.

При этих словах опять всполошился ворон, загорланив откуда-то словно из-под земли: «Герши болен. Герши надо лечить!»

Зои зажала меж зубами ручку фонарика и стала расстегивать пуговицы моего пиджака, а следом и жилета. Добралась до рубашки и безжалостно разорвала ее. Вновь взяв фонарик в руки, она оттерла краем разорванной рубашки мою ключицу, — вероятно, пуля от движения плечами стала выползать наружу, рана вскрылась.

— У тебя воспаление.

— Это пуля, — онемевшими губами ответил я. — Наверное…

— Что? Пуля? Откуда?

— Давид стрелял в Юлбарса, а попал в меня.

— Но ведь это было уже неделю назад. Ты что же так с пулей и ходишь? Вот дурень. Ее надо вытащить. Эх ты, Эл, тибетский дурачок. По крайней мере, я уверена в том, что ты не автоматон.

— Что?

— Папенька мог тебя механизмами напичкать. Один бог ведает, что он там в подвале с тобой делал. Обычно его механизмы — только мертвякам подходят. Я боялась, что ты — того…

— Не понимаю.

— Ну все, довольно выпытывать. — Она скривилась. — Что делать будем? У меня все руки в глине, мы на кладбище, ночью! Хорошенькое дельце — пуля. Вот мой папенька тоже два дня с пулей в легком ходил, а потом его части лишился. Хочешь тоже лишиться какой-нибудь части тела?

Она принялась рыться в многочисленных внутренних карманах своего пальто. Достала флягу, велела мне глотнуть, сама сделала глоток, сполоснула руки. Потом внезапно замерла, глядя перед собой, будто замыслив что-то.

— Эй, Печаль, иди сюда, — шепнула она.

Ворон тотчас же, до того копошившийся где-то в недрах разрытой могилы, вспорхнул и уселся на ее плечо.

— Ты прав, птица, Герши болен. Давай вынимай пулю, — взяла ворона в одну руку и сполоснула его клюв крепко пахнувшей жижей из фляги. — Сейчас он покажет, какой умница.

И пересадила его на мое плечо. А сама села позади и сжала меня в тесное кольцо объятий, да так крепко, что я и рукой повести не смог.

— Не бойся, Эл, — выдохнула она в самое ухо, обдав пьянящими парами виски. — Он уже давно заметил по запаху, что ты ранен. Только своим клювом и сможет достать свинец. Давай, Печаль.

Мне снилось, что я мертв, я в цепях. Прикован к скале, а ворон — огромный, как химера с крыш Нотр-Дам де Пари, — клюет мою плоть. Тело мертво, но почему-то продолжает отвечать судорогой на каждое прикосновение острого, как стилет, клюва. Я чувствую себя Прометеем. Но ворону не нужна моя печень, он долбит мою подключичную мышцу — субклавиус. И опять я удивлен: откуда мне знать ее название, да еще и на проклятой латыни? Мне до того худо и больно, что я собираюсь с силами согнать птицу. Я помню, что являюсь одним из адептов и мои силы столь велики, что могут вызвать необратимые разрушения. Я чувствую, как содрогается земля, чувствую, что океан начинает шуметь, поднимать волны, я чувствую брызги на лице. Земля дрожит, вода поднимает волны, а ворон все еще не покидает моего плеча и тычет, и тычет меня своим острым, как стилет, клювом.

Я очнулся от собственного стона и обнаружил себя лежащим в авто на заднем сиденье, обитым красным, и сразу вспомнил «Форд» Зои. Сама она сидела за рулем, черные волосы трепал ветер. Мы неслись во весь опор неведомо куда по улицам совершенно мне незнакомым: то широким, чистым, ярко освещенным, то темным, без единого фонаря, заполоненным мусором и порой очень узким. Оказалось, что идет дождь, капли стекали по стеклу. Лицо девушки освещал свет газовых фар.

Внезапно Зои нажала на тормоз и, оставив мотор заведенным, соскочила с сиденья, принялась поднимать откидную кожаную крышу. Потом, вместо того чтобы сесть обратно, бросилась в сторону. Тренькнуло стекло.

— Девушка, миленькая, Бродвей, гараж Уитни, 34–12, быстрей, — донеслось до меня, словно издалека. Из любопытства я даже поднялся и выглянул за кожаный навес.

И увидел Зои внутри какой-то странной узкой будки, сплошь из стекла, местами побитого, местами измазанного — такие были всюду и в Нью-Йорке, и в Париже, и в Лондоне, но не знал, для какой цели они предназначались. Девушка стояла ко мне спиной, прижав к уху непонятный черный предмет, похожий на воронку, пританцовывая и поворачиваясь то правым боком, то левым, и точно такую же воронку, только поменьше, прижимала ко рту. Она прилагала немалые усилия, выкрикивая слова в этот странный предмет, и очень торопилась: не переставала вытаптывать подошвами ботинок беспокойный такт. Обе воронки крепились к квадратной коробке неопределенного цвета проводами. У будки горел высокий изогнутый на конце фонарь, но свет его был очень тусклым.

— Эх, черт! — выругалась она и нажала какой-то рычаг. Коробка отозвалась глухим отзвуком — будто в пустую медную банку бросили монетку.

— Да что б вас! Бродвей, гараж Уитни, 34–12, — прокричала она.

Тут до меня дошло, что это был телефон. Конечно же, я такие видел, и не раз, даже использовал, но не ожидал повстречать подобное чудо науки и техники прямо на улице. У нас в «Гру и Маньян» должны были установить такой аппарат, но я не успел застать это радостное событие.

Я поднял глаза и прочел надпись над будкой: «Таксофон».

— Алло, Дэйв, алло, — прокричала девушка после длительного молчания, — Дэйв, слышишь меня? Это я — Зоя. Зоя, черт тебя, дурень. Какое счастье, что ты не дома, живым бы до острова не довезла. Здесь у меня наш тибетский оракул, ты его, оказывается, в тот день пулей задел. Еле ходит уже… — Пауза. — Пристрелил, говорю… Черт!

Видимо, на линии произошел разрыв, и чтобы продолжить разговор, Зои пришлось снова нажать на рычаг, повторить телефонистке адрес и номер телефона.

— Дэйв? Нет, он живой. Пока. Но этот дурень не заметил, видимо, даже, что ты в него попал. Так и ходил с пулей… — Пауза. — Нет, мы ее вынули. Только не скажу как — будешь ругаться. Мы сейчас приедем, не уходи… Помню, помню, поэтому телефонирую. Между прочим, я ни разу не нарушила наш уговор… — Вновь пауза. — Ха! Надо было поточнее этот уговор формулировать. Отключаюсь.

Она повесила обе воронки на крючки. Дверь тренькнула, через мгновение «Форд» качнулся — я понял, что она села за руль, тотчас дернув акселератор. Мотор принялся тарахтеть, ком подкатил к горлу, труба сзади хлопнула, все заволокло дымом, и земля закачалась. Это все, что я помню.

Следующее пробуждение было до того тяжелым, что я не сразу осознал, где я, и не сразу вспомнил все, что со мной приключилось после моего путешествия из Ташилунга по следам черной богини Кали. Первые несколько минут мне вновь казалось, что я попал в махападма-нараку, меня трясло от холода, было темно. Тогда я решил, что все еще нахожусь в яме. Мне часто казалось, когда я пробуждался ни с того ни сего среди ночи, что я еще пребываю в обители Ташилунга. Даже бывало, задремав в пути, на пароходе или в купе вагона, и понимая, что еду, и зная, куда направляюсь, я ощущал себя в монастыре, и сквозь грохот колес или людской гомон порой слышал чудесные звуки барабана и поющих чаш. Казалось, вот открою глаза, перед взором возникнут снежные вершины, ветви гималайских сосен в серебряном инее, трепещущие цветные флажки, в нос ударит запах мороза.