Его мысли прервал нежный голос Эльвиры Леоновны:

– Если вы приедете раньше шести, Макар Андреевич, то найдетесвой ужин в холодильнике. Или дождитесь нашего возвращения – поужинаем вместе.Вчера мы так хорошо посидели, не правда ли?

Четыре пары глаз вопросительно уставились на Макара, ожидаяответа на вовсе не риторический вопрос Эльвиры Леоновны, – все, кромефлегматично жующего Леонида. В карих глазах Эли, как показалось Илюшину,промелькнуло смятение. Он заверил все семейство, что будет только рад провестиеще один вечер в их компании, и Эльвира Леоновна удовлетворенно улыбнулась.

Она сделала для Макара кофе, приправленный специями, и Эля,наблюдавшая за тем, какими безукоризненными движениями мать разливает остропахнущий напиток, ощутила собственную громоздкость. При матери она всегдахотела съежиться, стать такой же изящной, как Лариса, или хотя бы тонкой, какЭдуард. Необходимость идти на сегодняшний концерт выбила девушку из колеи: онасобиралась встретиться с Валентином и с тоской думала о том, что сможет увидетьего лишь издалека, в лучшем случае – перекинуться парой фраз через забор. Элятяжело вздохнула, затем заставила себя успокоиться: Макар Андреевич и такбросал на нее испытующие взгляды, словно подозревал что-то.

А Макар Андреевич после завтрака вышел на улицу, взвешиваявсе «за» и «против» того, что собирался предпринять вечером, вдохнул теплый,душистый от распустившихся и уже начинавших опадать цветов воздух и решительнонаправился к дому старика Афанасьева.

Якова Матвеевича не было видно, однако Илюшина это несмутило. Не прячась и не осторожничая, он зашел в сад, прошел по утоптаннойтропинке к дому и негромко постучал в окно. Спустя несколько секунд стариквыглянул наружу, уставился на Макара недоверчивым взглядом. Седая голова егобыла всклокочена, будто он только что встал с постели, но в глазах не осталосьи следа сонливости.

– Доброе утро, Яков Матвеевич! – Илюшин был бодр исвеж и будто бы не помнил об их последнем разговоре.

Афанасьев кивнул, поджав губы.

– Простите, что так рано! Вы не уделите мне пять минут?

Голова старика исчезла, окно задернули шторой в мелкийцветочек. Илюшин подошел к крыльцу, уселся и приготовился ждать.

Ждал он недолго – за дверью раздалось шарканье, и ЯковМатвеевич вышел на крыльцо, кутаясь в полосатый халат, смешной и нелепый. Онказался совсем старым, и Макар, наметивший было для беседы тактику «молодого нахала»,до сих пор оправдывавшую себя, неожиданно передумал.

– Не смотрите на меня так, – буркнул старик,запахиваясь потуже. – Халат подарила мне моя дочь. Она должна заехатьсегодня утром, и я хотел… хотел, чтобы ей было приятно.

Яков Матвеевич сам не знал, почему оправдывается. Онвынужден был признать, что, несмотря на все расспросы этого парня, назвавшегосебя частным сыщиком, и несмотря на то, что Афанасьев многое бы отдал, чтобыбольше не видеть его, парень не вызывал у него антипатии. Скорее наоборот. Вотсейчас нужно было недвусмысленно объявить визитеру, чтобы он убирался и большене тревожил Якова Матвеевича, но выговорить это Афанасьев был не в состоянии,хотя назвать себя кротким или нерешительным человеком никак не мог.

Второй день подряд он ощущал себя противно мягким,размазанным, как пластилин. Ему отчаянно не хотелось этого признавать, но вседело было в старых воспоминаниях, которые посетитель разворошил, как тлеющиеугли в золе, отчего они снова вспыхнули. А еще дело было в собаке.

Чертова тварь куда-то делась. Несколько раз Яков Матвеевичвыглядывал из окна, выходил на дорогу, но большая колдобина перед шестаковскимдомом, где он привык видеть собаку, пустовала. Афанасьев думал о том, что онатакая же старая, как и он – по собачьим меркам, – и могла уйти умирать.Или живодеры проехали по их улице – новый мэр рьяно взялся искоренять популяциибездомных собак на улицах Тихогорска – и забрали собаку. «Она же, дура,доверчивая… Пошла и не гавкнула».

От этой мысли ему стало совсем тошно. Парень ни о чем неспрашивал, и Афанасьев не стерпел, сам нарушил молчание:

– Пришел, разбудил – и молчишь, как на поминках, –недовольно сказал он. – Зачем явился-то?

Макар сбросил со ступеньки упавшую откуда-то сверху щепочку,обернулся к старику:

– Если вы не хотите рассказать мне о том, что случилосьвосемнадцать лет назад, может быть, вы расскажете что-нибудь о Розе, сестреЭльвиры Леоновны? Какой она была? И почему она уехала, а не осталась с сестрой?

Несколько секунд старик смотрел в лицо Илюшину, и правыйглаз его чуть подергивался. Затем встал, отвернулся от Макара и облокотился наперила крыльца.

– Хочешь знать, кем была Роза Шестакова? Она былапорождением дьявола, вот кем!

Он смачно сплюнул вниз. Илюшин выжидал.

– Обе они друг друга стоили! Только одна умнее, авторая глупее, вот и вся разница. Все, что можно об Эльвире сказать, говори и оРозе, не ошибешься. А больше мне про нее сообщить нечего.

– Почему она уехала?

– Захотела, вот и уехала! – Старик повысилголос. – Может, потому что совести осталось больше, чем у Эльвиры.

– Вам известна причина ее смерти?

– Не знаю и знать не хочу. Говорили, вроде бы заболелаона. Я не спрашивал.

За забором показалась невысокая бледная женщина с круглымозабоченным лицом.

– А вот и Светлана, – вполголоса сказал Афанасьев,спускаясь с крыльца.

Илюшин смотрел, как женщина открывает калитку, заходит всад, обнимает отца, вышедшего прямо в тапочках на дорожку. Круглолицестью,расплывчатостью черт лица она пошла явно не в него – Яков Матвеевич весь былострый, словно необточенный камень.

– Халат-то, значит, мой носишь… – донесся доМакара ее голос, в котором звучало удовлетворение.

Старик кивнул, и они пошли к дому. Илюшин встал,поздоровался, выдержав испытующий взгляд Светланы, и, поблагодарив ЯковаМатвеевича за содержательную беседу, ушел. Он спиной чувствовал, что ему вследсмотрят, но не стал оборачиваться.

Из санатория Макар вернулся около трех. Обогнув квартал темже путем, каким Эля шла к Корзуну, он засел в кустах, чувствуя себя шпионом инадеясь, что ему не придется долго выжидать.

Ровно в три семья Шестаковых вышла из дома: впередишествовала Эльвира Леоновна в накинутой на темное платье элегантной шалисливочного цвета, за ней – Эля с удрученным лицом, явно чувствовавшая себяскованно в коротком платье, невыгодно подчеркивавшем полные ножки. Ларисавыступала неторопливо, брючный костюм изумрудного оттенка делал ее похожей нарусалку. Эдуард в костюме, Леонид в строгой рубашке… Макар с любопытствомоглядел процессию, отмечая, как торжественно одета вся семья ради такого напервый взгляд несерьезного повода. Затем подумал, что в жизни Шестаковых не такмного поводов куда-то выйти всем вместе, и с жалостью проводил взглядомраскрасневшуюся Элю, поминутно одергивавшую подол.