Он хлопнул в ладоши, едва слышно – но дверь моментальнораспахнулась, и вбежал тот, что привел Мазура сюда. Ясно было, что аудиенцияокончена. Мазур встал, отдал честь и направился к двери.

…Минут через десять они, следуя указаниям провожатого,отыскали гостиницу, где оказались единственными постояльцами – Мазур крепкоподозревал, не без наводящих указаний Джараба. Бронетранспортеры и лимузинзагнали во двор. Хозяин суетился, как наскипидаренный, слуги так и вилисьвокруг, стремясь исполнить даже невысказанные желания.

Посол заселение в довольно убогий отельчик принялстрадальчески – зато товарищ Хоменко веселился от души, пьяно орал за троих, авоспрянувший журналист ему вторил. Похоже, обоих это нежданное приключениеужасно забавляло. Они, прихватив позванивавшие объемистые сумки, без нытья ивозражений отправились в отведенные им апартаменты, утащив с собой беднягупосла. Пытались увлечь и Мазура, но он отговорился занятостью.

Им с Лавриком и в самом деле предстояло бдить. Как ниполагайся на ненарушимое слово Джараб-паши, а служба требует своего… Мазур,обсудив расклад с Ганимом, распределил дежурства, расставил караулы, обошелдвор. И поднялся к себе в комнатку на второй этаж, блаженно вытянулся назаправленной постели.

За окном стояла спокойная тишина, в городке не наблюдалосьни тени беспорядка. Если рассудить, Джараб вряд ли врал или преувеличивал –городишко вмиг пришел в повиновение…

«Его обязательно прихлопнут, – думал Мазур. – Раноили поздно. Скорее рано, чем поздно. Самое опасное, что только можно в этоммире сотворить – это пытаться прожить на особицу по своим собственным законам,не встраиваясь в сложившиеся системы. Таким не выжить, ни за что не выжить.Жалко, неплохой мужик…»

Дверь тихонько приоткрылась. Мазур преспокойно положил рукуна автомат, примостившийся тут же, под боком.

– Это я, – тихонько сказала Лейла, подошла к постели иприсела в ногах.

– Слушай… – сказал Мазур растерянно. – Тебе тут никакнельзя быть…

– Заботишься о моей репутации? Никто все равно не узнает.Кто спит, кто в карауле… Только эти двое пьют и орут песни… Я от них елевырвалась, кстати. Пытались затащить в номер…

– Понимаешь… – пристыженно протянул Мазур.

Успокойся, – засмеялась она. – Не надо мне ничегообъяснять. Мужчины есть мужчины, и точка. Хозяин, кстати, нашел им… девиц, такчто и с этой стороны все в порядке.

«Ай да товарищи из Москвы, – подумал Мазурвесело. – И в этой дыре девок раздобыли. А если черкануть потом анонимку –мол, так и так… Моральное разложение, ущерб престижу СССР на международнойарене… А, ладно. Что они мне-то плохого сделали? Хай себе развлекаются…»

– Как тебе Джараб?

– Серьезный человек, – сказал Мазур.

– Своими руками пристрелила бы. Такие еще хуже прямыхконтрреволюционеров, потому что сбивают людей с толку…

«Плясать бы тебе голой, золотко, кабы не я… – подумал Мазурс вялым раздражением. – Заставил бы, можешь не сомневаться. Он такой.Жалко, что доканает его рано или поздно кто-то с той или другой стороны, может,наши, а может, и янки…»

Что-то зашуршало, в темноте забелела форменная рубашка –Лейла безмятежно стягивала китель. Аккуратно повесив его на спинку ветхогостаромодного стула, прилегла рядом с Мазуром, коснулась ладонью его щеки:

– Ладно, ну его, этого Джараба…

От нее веяло противоречащими революционному аскетизмуфранцузскими ароматами, стояла совершеннейшая тишина, не сулившая опасныхнеожиданностей – и Мазур, не сдержавшись, принялся ее раздевать. Сейчас он нечувствовал себя ни опозоренным мужем, ни грозным командиром невеликого отряда –попросту мимолетным хозяином покорной красавицы, в первый миг замершей под егобесцеремонным напором, а потом с тихим стоном поддавшейся навстречу…

И плевать было на весь белый свет.

Зрелище было дурное — посреди чахлых пальм, произраставшихиз каменистой серо-желтой почвы, стояло трехэтажное здание, словно перенесенноесюда прямиком из какого-нибудь Вышнего Волочка или прославленного в анекдотахУрюпинска – типовая советская школа, блочная, со стандартными окнами истандартными водосточными трубами, которые здесь были решительно ни к чему,учитывая, что редкие дожди тут чуть ли не в летописи заносили. Простяга Ганим,узрев очаг культуры, так и спросил у Мазура – а что это, мол, за трубы своронками по бокам? Майор никогда не видел водосточных труб…

Мазур подозревал, что примерно так же обстояло и с большейчастью собравшихся на торжественное мероприятие местных пролетариев, пригласили,должно быть, всех, кого только возможно – толпа перед школой собраласьнемаленькая. Знать бы еще, что кто-то вообще понимает, ради чего их согнали…

До них было совсем недалеко, до передних рядов, и он отчетливовидел лица. С тем самым выражением, что давным-давно перестало его изумлять илизадевать: ни радости, ни враждебности, вообще никаких эмоций, прозрачные глазасуществ не от мира сего, с начала времен смотревших так на все перемены иновшества, привезенные из больших городов…

На миг ему стало отчего-то страшно, хотя ничего пугающеговокруг не имелось. Наоборот, все и в самом деле выглядело крайне торжественно:новехонькая школа, сиявшая свежевымытыми окнами, трибуна, сколоченная изневедомо где раздобытых в песчаной стране досок, украшенных лозунгами,плакатами и портретами (особую пикантность картине придавало то, что Лейластояла тут же, над своим портретом); оркестр, во всю ивановскую наяривавшийреволюционные марши; знамена и лозунги над толпой, огромная клумба – опять-такипортрет генерала Касема, с поразительным искусством составленный из розовых,синих и желтых цветов…

И с безопасностью обстояло как нельзя лучше. Здесь, в гнездепромышленного пролетариата, как оказалось, был расквартирован народогвардейскийбатальон усиленного состава – и означенные народогвардейцы стояли группамиповсюду, бдительно следя за облагодетельствованным школой народом. Вот развечто горы Мазура чуточку беспокоили – высокие, голые, подступавшие с востока кгородку чуть ли не вплотную. Но он сразу по приезде отправил туда тройку своих– а уж от его ребят не укрылась бы ни возможная огневая позиция, ни супостат,вздумавший бы туда мимо спецназовцев проскользнуть…

Так что со служебной точки зрения все было в полном порядке.Ну, а мысли Мазура при взгляде на лица в толпе проходили по ведомству излишнейи даже, быть может, идеологически невыдержанной лирики, которую следовалодержать при себе…

Лаврик тоже, судя по нему, был в самом благодушномнастроении. Стоя рядом с Мазуром неподалеку от трибуны, пользуясь тем, чтопатетические завывания оркестра заглушали все остальное, он мурлыкал под нос ссамым серьезным видом:

– Ура, товарищ угнетенный,