— Ишь, лобик насупил. Бедненький сиротинушка. А с кем жил? Сбабусенькой? Митя кивнул.

— Где ж она, твоя бабусенька? Сказать, что ли: «В Зимнемдворце», засомневался Митя.

Не стоит. Во-первых, не поверит. А во-вторых, сейчас,пожалуй, чем далее от Зимнего дворца, тем здоровее.

Госпожа Хавронская — женщина добросердечная, малютку намороз не выгонит. Переждать бы у нее хоть малое время, собраться с мыслями.

Она опять истолковала его молчание по-своему:

— Ой, померла, что ли? Рыбанька мой сладенький. — И наМитину макушку, где белая прядка, упала большая слеза. Хорошо графиня вполумраке седины не приметила, а то вовсе бы разрыдалась от сострадательностисердца.

— У тебя есть кто-нибудь, Митюшенька? — спросила ПавлинаАникитишна пригорюнясь.

Он помотал головой.

— И у меня никого, — грустно сказала она. — Это ничего.Сначала трудно, но после обвыкаешься. А ты не горюй, я тебя с собой возьму.

— Куда?

— В Москву. Поедешь?

Не может быть! Какая небывалая, невероятная удача! Попасть вМоскву, а оттуда домой, к папеньке и маменьке! Воистину то был перст судьбы,которой наконец прискучили гонения на маленького Митридата, и она решилаобъявить ему полное помилование.

— Не знаешь, что такое Москва? Это большой-пребольшой город,еще больше Петербурга. И лучше. Там люди проще, добрее. Снегу много, все насанках ездят, с ледяных горок катаются. Поедешь со мной в Москву?

— Поеду.

— "Поеду", — повторила красавица тоненькимголоском и ласково улыбнулась. — Вот и славно. У меня там дядя живет. А вместеехать много веселей. — Тут она вздохнула, куда как невесело. — Я, Митенька,наскоро собралась. Можно сказать, вовсе не собиралась. Еду в чем на балу была.

Он увидел, что так оно и есть. Под распахнутой собольейшубой белело маскарадное платье, а из-под капора свисали длинные русалочьиволосы, в которых все еще зеленели кувшинки.

— Зачем насколо? — осторожно поинтересовался Митридат. — Авзять валенотьки, иглуськи?

— "Игрушки", — грустно усмехнулась она. — Тут,сладенький мой, самой бы игрушкой не стать. — И прибавила уж не Мите, а себе. —Ничего, Платон Александрович, милости прошу. Пожалуйте, гостьюшка дорогой.Птичка улетела. И шпионам вашим невдомек, куда.

Так-так. Из сей реплики можно было заключить, что светлейшийкнязь и без Митридата нашел средство сообщить предмету обожания о своем планеявиться к ней нынче же ночью вопреки любым стенам и замкам. Вот Хавронская ирешила бежать прямо с маскарада, даже не заехала домой, где у Фавоританаверняка подкупленные соглядатаи.

— Ничего. — Павлина Аникитишна усадила Митю рядом, обняла заплечо. — Покатимся с тобой, как Колобок. Через поля, через леса. Никто нас недогонит. Знаешь сказку про Колобка? Нет? Ну, слушай.

Что ж, от такой богини можно было и повесть про Колобкастерпеть.

* * *

Мчали без остановки полночи, до самой Любани. Митя послушали про Колобка, и про Серого Волка, и про Бову-королевича. Под ласковый,неспешный голос рассказчицы отлично размышлялось. О превратностях судьбы и отом, насколько женщины лучше мужчин.

Голову он положил на мягкие графинины колени, шелковыепальцы перебирали ему волосы. Подумалось с отрадным злорадством: князь Зуров,поди, тоже хотел бы этак понежиться, никаких денег бы не пожалел, а толькокукиш ему, хоть он и всемогущий Фаворит.

На почтовой станции в дворянский нумер осовевшего Митю снесна руках лакей Левонтий. Потом Левонтий с другим лакеем, Фомой, и кучером Тоукопошли отогреваться водкой, а Митя помог графине раздеться (горничной-то у неене было). Она его тоже раздела, и они, крепко обнявшись, проспали до рассветана скрипучей кровати. Хоть ложе было жестким, а минувший день ужасным, сонМитридату приснился хороший, про Золотой Век. Будто бы наука овладелаискусством сотворения полноценного гомункула и надобность в грубой половинечеловечества отпала. Мужчины все повывелись, и по зеленым лугам бродятукрашенные венками женщины и девы в белых хитонах. Нет более ни войн, ниразбоя, ни мордобития. К женщинам ластятся лани и жирафы, ибо никто на дикихзверей не охотится, а коровы смотрят без грусти, потому что никто их в бойняхне режет. Известно ведь, что женщины не большие любительницы мяса, им милейовощи, травы, плоды.

Утром Павлина усадила Митю на малый чугунок и сама приселарядом, на чугунок побольше. Залившись краской, Митридат отвернулся и отсмущения не смог откликнуться на зов природы. Графиня же звонко журчала,одновременно успевая вычесывать из волос остатние кувшинки, глядеться взеркальце и приговаривать:

— Ничего, ничего, утро вечера мудреней. Что ночью страх, тоутром прах. Ой, бледна-то, бледна! Ужас!

И ничего она была не бледна, свежей свежего. Просто свет изокна лился еще ранний, серый.

Настроение у Павлины нынче было не в пример лучшевчерашнего. Одевая Митю, она напевала по-французски, щекотала его за бока,смеялась. Но потом, когда он чесал ей волосы и помогал уложить их в обильныйпук, графиня вдруг петь перестала, и он увидел в зеркале, что глаза у неемокрые и часто-часто мигают. Что случилось? Про Зурова вспомнила?

Нет, не то.

Хавронская порывисто обернулась, обхватила Митю, прижала кгруди. Всхлипнула:

— Пять годочков. У меня мог бы быть такой сыночка…

И давай носом шмыгать. Удивительные все-таки существаженщины!

Перед тем как ехать дальше, отправились в лавку дляпутешествующих, экипироваться. Себе Павлина купила только полдюжины сорочек ибутылочку кельнской воды, а Митю утеплила как следует: и тулупчик, и валенки, исобачьи варежки. На голову ему достался девчонский пуховый платок. Митя как могявлял протест на своем скудном младенческом наречии, хотел баранью шапку, нографиня была непреклонна. Сказала: «В этой шапке мильон блох. Потерпи,солнышко. В Москве я тебя как куколку одену».

Нарядила и слуг. Кроме теплой одежды купила им оружие отразбойников: Левонтию и Фоме по сабле, чухонцу-кучеру ружье. Понравился ейанглийский дорожный пистолет — маленький, с инкрустированной рукояткой, тожекупила.

— Ну вот, — сказала, — Митюнечка. Видишь, какие мы с тобойвояки? Теперь нам никто не страшен.

Отдохнувшая шестерка лошадей дружно затопотала по подмерзшейза ночь дороге, и дормез, попыхивая дымом из трубы, покатил на юго-восток.