Позавтракали на ходу, пирожками и подогретым на печкемолоком. Мите всё не давали покоя утренние слезы его прекраснойпокровительницы. Помнится, государыня сказала ей: «Пять лет вдовствуешь». Чтоже случилось с ее супругом и что он был такое?

— Пася, — осторожно начал Митридат (это она так велела ееназывать — просто «Паша», по-детскому выходило «Пася»), — а де твой дядя?

В смысле, где твой муж. Но она поняла не так.

— Мой дядя в Москве, он там губернатор. Губернатор — этотакой важный-преважный человек, которого все-все должны слушаться.

Ладно, попробуем в лоб.

— Пася, а у тебя муз есть? Спросил и перепугался. Не слишкомли для пятилетнего недоумка?

Ничего, она только засмеялась.

— Ух, какой галант. Жениться на мне хочешь? Вот вырастешь,поженимся. — И погрустнела. — Как раз и я к тому времени сердцем оттаю.

Тут она замолчала и молчала долго, глядя в окошко на белыеполя и черные деревья. Митя решил не донимать ее расспросами, даже успелзадуматься о другом. Что если на зимнее время тракт между Москвой и Петербургомводой заливать? Ну, пускай не весь, а только по краю. Тогда кто захочет, сможетпутешествовать на коньках с замечательной скоростью, простотой и дешевизной.Грузы же — те везти по-обычному, на лошадях. Или того лучше: положить гладкийжелезный либо медный лист, и тогда по нему можно гонять в любое время года безовсякой тряски. А если не лист, который выйдет больно дорог, а просто…

Но додумать интересную мысль до конца не успел, потому чтоПавлина вдруг заговорила снова. Это уж далеко за полдень было, когда Чудовопроехали.

— Вот я тебе, Митюнечка, давеча сказки рассказывала.Помнишь? Он кивнул.

— Хочешь еще одну расскажу? Законы учтивости требовалиответить утвердительно.

— Хотю.

— Ну, слушай. Жила-была Марья-царевна… Ну, царевна нецаревна, а боярышня. (Это она, кажется, про себя, догадался Митя и стал слушатьвнимательно.) Жила она с батюшкой, матушки у нее сызмальства не было. Да ибатюшку видала она нечасто — он всё воевал, плавал по морям, бился с ЧудойЮдой-Рыбой Кит, чтоб не притесняла хрестьянские народы. (Значит, отец ее былморяк и сражался с турками. Так-так.) И вот в один прекрасный, а вернейсказать, ужасный… Ну, то есть это она тогда решила, что ужасный, а потом-тооказалось… Хотя что ж, и ужасный, конечно… — Павлина Аникитишна здесь самазапуталась, какой это был день, прекрасный или ужасный, распутаться не смогла имахнула рукой, стала дальше рассказывать. — В общем, однажды прискакал к ней втерем витязь, старый товарищ ее батюшки, и говорит: «Плачь, красна-девица,помер твой родитель, велел тебе долго жить и счастливой быть, а перед смертьювверил тебя моей заботе, чтоб никому тебя в обиду не давал и хорошего женихатебе нашел». (Ага, это отец перед смертью своего боевого друга ей в опекуныназначил. Что ж, обычное дело.) Поплакала она, конечно, поубивалась, да делатьнечего, стала дальше жить, а витязь этот до поры с ней остался. Очень он ейсначала не понравился. Сухой, тощий, нос крючком — прямо Кащей Бессмертный, такона его про себя называла. Он тоже немало поплавал по морям, всякого на светенавидался, в разных землях со своими кораблями побывал. (Не «кораблем» —«кораблями». Стало быть, не простой офицер, а адмирал.) Как начнет рассказывать— заслушаешься. Понемножку привыкла она к Кащею, перестала его бояться,подружилась с ним. И когда он ей руку и сердце предложил — ну, это так говорят,если кто на девице пожениться захочет — она подумала: что ж, человек он добрый,умный, с царским семейством в родстве, и батюшка его любил. Лучше, чем смолодым дурачком венчаться, который еще не перебесился. Ну и согласилась. (Вотпочему царица ее «свойственницей» называла — графиня Хавронская она по мужу, аХавронские, всякий знает, императорскому дому родня.) И не пожалела. Жила, какпри покойном батюшке, даже краше, потому что Кащей ее еще больше баловал,ничего для нее не жалел. Старые мужчины, они на любовь умнее молодых и знают,как женскому сердцу угодить. Ты для него разом и жена, и дочка, чем плохо?Только вот матерью стать Марья-царевна не поспела… Уплыл Кащей воевать вхолодные моря, угодил в ужасную бурю и сгинул вместе с кораблем. Она его долгождала. Думала, вернется, ведь он же бессмертный. Да, видно, переломиласьиголка, не стало Кащея…

Графиня тяжко завздыхала, а Митя тем временем прикинул:вдовствует она пять лет; тогда две войны было, с турками и со шведами, но раз«холодные моря», значит, адмирал Хавронский действовал против флота короляГустава III, там и голову сложил. Ясно.

— Жалела себя Марья — страсть. Думала, ах я несчастная, ибаба я не баба, и девка не девка. Одна-одинешенька, прислониться не к кому. Апотом, как подросла и умнее стала, рассудила: зачем прислоняться-то? СлаваБогу, не бедна, не больна, умом не скудна. Ну их, мужчин, вовсе. От них однадокука да слезы. Поглядишь вокруг — один над женой тиранствует, другой на неевовсе не глядит. А случится чудо, попадется непропащий человек, кого полюбитьможно, так беспременно пойдет воевать и сгинет там, разобьет тебе бедное сердце.Нет, право, одной куда веселей. — Павлина улыбнулась и потрепала Мите волосы. —Ишь, глазыньками хлопает, соображает. Что, скучна сказка? Я тебе сейчас другуюкакую-нибудь расскажу. Про Иван-царевича хочешь?

Но сказку про Иван-царевича Мите услышать было не суждено,потому что в этот миг раздался отчаянный стук в заднее стекло. Лакей Левонтийкричал что-то, пуча испуганные глаза. Сначала было не разобрать — карета ехалав гору, и кучер щелкал кнутом. А потом донеслось:

— Барыня! Беда! Разбойники! Хавронская кинулась открыватьлевое окошко, Митя правое. Высунулись с двух сторон.

Сзади, быстро приближаясь, неслись пятеро конных: одинвпереди, четверо поодаль. И по первому было сразу видно, что он точно разбойник— лицо закрыто черной маской. Лихой человек скакал на огромном вороном коне, заспиной у него развевался черный плащ, треуголка низко надвинута.

А вокруг пусто, ни души, по обе стороны густой лес.

Графиня повернулась к кучеру, крикнула:

— Гони! Что есть мочи!

Всадники тоже до подъема доигрались, их бег замедлился, адормез, наоборот, выбрался наверх и теперь пошел шибче.

Слева деревья отступили, открылась широкая поляна с пнями —вырубка. На дальнем ее краю малая избушка, по виду охотничий домик. Из трубывился дымок, там были люди. Как дать им знать? Кричать — не докричишься.

Эврика! Выстрелить! Митя показал на избушку:

— Пиф-паф!

Павлина, умница, догадалась. Застучала в переднее окно:

— Toyко! Пали из ружья!