Дойл кивнул.

– Бывало, крылатые фейри таяли и умирали, когда теряликрылья.

– Я не хотела ему вреда...

– Сидхе опасней всего, когда не хотят вреда, –сказал Холод с горечью, которой мне у него наблюдать еще не приходилось.

– Сегодня моя ночь, – напомнил Никка. До сих порон в разговоре участия не принимал, и стоило мне взглянуть в его карие глаза,как у меня внизу все напряглось. Желание Никки было не просто откровенным, онобыло свирепым, совсем не то что обычная его нежность.

– Судя по твоему виду, – сказал Дойл, – тывсе еще опьянен силой. Думаю, чаша на сегодня с тобой не закончила. Я боюсь,что для Мерри это обернется плохо.

Никка помотал головой, не отрывая взгляда от меня, словновсе остальное для него не существовало.

– Моя ночь.

Гален перешагнул порог и уставился на крылья Никки.

– Ух ты, это что-то новенькое!

– Многовато сегодня новенького, – настороженнозаметил Дойл.

Никке не было дела ни до чего.

– Моя ночь. – И он протянул ко мне руку.

– Нет, – сказал Дойл, взял меня за руку и отвелподальше от кровати.

– Она моя сегодня! – возмутился Никка, и яподумала, что сейчас они подерутся или по крайней мере поругаются.

– Формально – не твоя, а Риса, – поправилДойл, – и оба вы свое уже получили.

– Если Рис свое получил, то следующий на очереди – ты,Дойл, – сказал Холод.

Никка сжал кулаки:

– Нет! Мы не закончили! – Голос его словно исходилоткуда-то из глубин. Может, Никка и стал крылатым, но энергия его была не отвоздуха, а от земли.

Дойл передвинул меня себе за спину, отгородив от Никки.Крылья укрывали стоящего на коленях в кровати стража, будто волшебный плащ.

– Приди в себя, Никка. Я не знаю, какие виды на тебяимеет Богиня, но пока мы не убедимся, что для Мерри это безвредно, нам нужнобыть осторожней. Твоя божественность не стоит жизни Мерри. Ничто на свете нестоит такой цены.

Я выглянула из-за черной гладкой руки Дойла и увидела, какНикка пытается справиться с собой. Казалось, что он борется с какой-то чуждойсилой, и этой силе плевать на то, чего хочет или не хочет Никка.

Страж повалился на четвереньки, крылья улеглись у него вдольспины, волосы густой каштановой волной накрыли лицо и половину кровати. Онвздохнул так глубоко, что содрогнулся всем телом, радуга крыльев затрепетала.Когда Никка поднял голову, на лице у него была страдальческая гримаса, но онкивнул:

– Дойл прав, прав. – Он шептал это снова и снова,словно убеждал самого себя или ту силу, что им владела.

Дойл шагнул к нему и нежно тронул за лицо.

– Прости, брат, но безопасность Мерри – на первомместе.

Никка кивнул. Вряд ли он почувствовал руку Дойла. Глаза унего будто ничего не видели.

Дойл отступил от кровати, оттесняя меня все дальше, словнопо-прежнему не доверял Никке.

– Никто, не получивший еще божественности, не долженспать с Мерри, пока мы не поймем, чего добиваются чаша и Богиня.

– Так что остаются только Рис и Холод, – сказалГален. Не слишком обрадованный.

– Только Холод – пока не выясним, как много силывернулось к Рису, – поправил Дойл.

– Не так много, как я надеялся, – сказалпоявившийся на пороге Рис. – Шалфей задурил мне голову, как вино всубботний вечер.

– А где Шалфей? – спросила я.

– Вся эта магия, видимо, привлекла внимание Конхенн.Она занялась утешением нашего свежеиспеченного сидхе.

– Я думал, с него на эту ночь сидхе хватило, –удивился Гален.

Рис пожал плечами:

– Конхенн умеет уговорить.

– Это ж до какого отчаяния она дошла, что позвала его ксебе, – сказал Холод.

– Ну, не знаю, – сказала я. – В последние двенедели она без всяких околичностей дала понять, что обрадуется любому из нас всвоей постели.

– Мы и так спим в ее постели, – заметил Дойл.

Я посмотрела на него укоризненно:

– Только чтобы быть рядом, пока она не нарыдается и незаснет. Я не это имела в виду.

Дойл позволил себе намек на улыбку.

– Когда скорбь Мэви пошла на убыль, она... дала понять,что была бы не против более ощутимого "присутствия рядом".

Улыбка меня поразила. Наверное, попытки Мэви соблазнитьмоего Мрака были "ощутимей", чем мне казалось. Рис фыркнул:

– Сейчас ее утешают очень даже ощутимо.

– Вы не понимаете, – сказал Холод. – Никто извас не понимает.

– Чего не понимаем? – спросила я, глядя в холодноекрасивое лицо.

– Насколько велика ее нужда, что она приняла Шалфея.

– Он теперь сидхе. Не знаю, надолго ли, но на сегодня –точно.

– Это навсегда, – сказал Холод.

Я нахмурилась:

– Нет, магия может превратить в сидхе на время, какСлезы Бранвэйн. Но сидхе нужно родиться.

– Это неверно, – возразил Холод.

И мне припомнилось вдруг прекрасное дитя, танцующее наснегу. Почему-то казалось нормальным, что изначально бесплотное существопревратилось в сидхе. Но малые фейри или люди в сидхе превратиться не могут.Они не становятся сидхе, так просто не бывает.

– Когда-то мы собирали новых сидхе словно грибы влесу, – сообщил Холод. – Они росли как после дождичка.

– Отец мне о таком не рассказывал. – Я не хотеласказать, что не поверила, но тон выдал мои сомнения.

– Это было две тысячи лет назад, если не больше, –объяснил Дойл. – С первым великим заклятием мы потеряли способностьтворить новых сидхе. Мало кому из нас хочется говорить о настоящих утратах.

– Подозреваю, что наши утраты были не так безвозвратны,как нас заставили поверить, – заметил Холод.

– Нас никто не обманывал, – сказал Дойл.

Холод смерил его долгим взглядом:

– Чашу утратил Благой Двор, Дойл. И они же вынудили насрасстаться с большей частью нашей сущности.

Дойл мотнул головой.

– Я не стану спорить на эту тему. Ни с кем извас, – добавил он, взглянув на Риса и Галена.

Гален развел руками:

– Я никогда и не спорил.

– Ты слишком молод, – согласился Дойл.

– Ну так, может, объяснишь что-нибудь тем, кому еще нестукнуло полтыщи лет?