Хотя физически она и оправилась после родов внепозволительно короткий срок, душа ее была больна и потрясена, дух сломлен, иусилия всех обитателей поместья не могли возродить ее к жизни. Эллин ходилахмурая, тень заботы постоянно омрачала теперь ее чело, а Джералд бранился исквернословил пуще прежнего и привозил Скарлетт бесполезные подарки из Джонсборо.Даже старый доктор Фонтейн был озадачен: его настойка из серы, трав и чернойпатоки не помогала Скарлетт воспрянуть духом. Он поведал Эллин свою догадку:сердце Скарлетт разбито, и от этого она то раздражается по пустякам, то впадаетв апатию. Но Скарлетт, пожелай она признаться в этом, могла бы сказать им, чтосостояние ее объясняется совсем иными и куда более сложными причинами:смертельной скукой, и обузой материнства, а главное — исчезновением из ее жизниЭшли. Вот что ее угнетало.

Острая, убийственная скука никогда не покидала ее. Послеотбытия Эскадрона во всем графстве прекратились всякие развлечения ипразднества. Все интересные молодые люди уехали на войну: все четверо братьевТарлтонов, оба брата Калверты, Фонтейны, Манро, да и в Джонсборо, и в Фейетвилле,и в Лавджое не осталось молодых и привлекательных мужчин. Никого, кроме пожилыхлюдей, калек и женщин, проводивших время за вязанием и шитьем или старавшихсявырастить для армии больше хлопка, больше кукурузы, больше овец, свиней, коров.Единственным мужчиной, появлявшимся на горизонте Скарлетт, был не слишкоммолодой уже обожатель Сьюлин, командир интендантского отряда Франк Кеннеди,приезжавший раз в месяц собрать поставки для, армян. Среди его интендантов нена кого было посмотреть, а робкие ухаживания Франка за Сьюлин приводилиСкарлетт в такое раздражение, что ей стоило немалого труда держаться с нимучтиво. Скорей бы уж они со Сьюлин довели это дело до конца!

Впрочем, если бы даже среди интендантов нашлись интересныемужчины, для нее ничего бы от этого не изменилось. Она была вдова, и сердце ееумерло и погребено в могиле. По крайней мере, так полагали все и, ждали, чтосоответственно этому она и будет себя вести. Это бесило Скарлетт, ибо, какие быона ни прилагала старания, ей не удавалось воскресить в памяти образ Чарльзавспоминался лишь томный взгляд его телячьих глаз в то мгновение, когда онпонял, что она согласна стать его женой. И даже это воспоминание тускнело скаждым днем. Тем не менее положение вдовы обязывало ее быть осмотрительной всвоих поступках. Девичьи развлечения теперь не для нее. Она должна держатьсястепенно, с достоинством. Эллин настойчиво и пространно внушала ей это, послетого как застала ее раз в саду с лейтенантом из отряда Фрэнка Кеннеди. Он качалСкарлетт на качелях, и она заливалась хохотом. Эллин, очень расстроенная,постаралась втолковать ей, как легко молодая вдова может дать пищу дляпересудов. Вдова должна вести себя еще строже, чем замужняя дама.

«Господи, замужние женщины и так лишены всякихразвлечений! — думала Скарлетт, послушно внимая мягким укорамматери. — А вдова, значит, должна просто заживо уложить себя в могилу».

Вдова обязана носить омерзительное черное платье без единойленточки, тесемочки, кусочка кружев, — даже цветок не должен его оживлять,даже украшения, — разве что траурная брошь из оникса или колье, сплетенноеиз волос усопшего. Черная креповая вуаль должна непременно ниспадать с чепца доколен, я только после трех лет вдовства она может быть укорочен до плеч. Вдовани в коем случае не должна оживленно болтать или громко смеяться. Она можетпозволить себе улыбнуться, но лишь печальной, трагической улыбкой. И чтоужаснее всего, вдова не может проявлять ни малейшего интереса к обществумужчин. А если кто-нибудь из джентльменов окажется столь невоспитан, чтопроявит к ней интерес, с достоинством по месту упомянутое имя покойного супругадолжно немедленно превратить наглеца я соляной столб. «Конечно, — мрачнодумала Скарлетт, — бывает все же, что вдовы выходят замуж вторично — чащевсего уже превратившись в жилистых старух, но одному только богу известно, каким это удается под неусыпным оком добрых соседей. И притом на них свалитсяобычно какой-нибудь доведенный до отчаяния вдовец с большой плантацией идюжиной ребятишек».

Брак сам по себе был достаточно тяжким испытанием, вовдовство означало, что жизнь кончена навсегда! Как глупо рассуждают те, ктоговорит, что маленький Уэйд Хэмптон должен служить для нее огромным утешениемтеперь, когда Чарльза не стало. Как нелепо их утверждение, что у нее появиласьцель жизни! Все в один голос кричат, как это прекрасно, что он оставил ей залогсвоей любви. Она, конечно, не пытается поколебать их иллюзий. Но сколь же всеони далеки от истины! Уэйд меньше всего занимает ее мысли, и порой они даже струдом вспоминает о том, что он — ее сын.

Каждое утро в полудреме, предшествующей пробуждению, онаснова была прежней Скарлетт О’Хара, и солнце играло в зелени магнолии за ееокном, и пересмешники свиристели, и аппетитный запах жареной грудинки щекоталей ноздри. И она снова была молода и беззаботна. А потом раздавался жалобныйкрик крошечного проголодавшегося существа, и всякий раз в первый миг былотолько удивление, и мелькала мысль: «Что это — у нас в доме ребенок?» И тут жеона спохватывалась: «Да это же мой сын!» И внезапное возвращение кдействительности было тягостным.

А затем — Эшли! О, каждый миг снова Эшли, Эшли! Впервые Вжизни она возненавидела Тару, возненавидела длинную красную дорогу, ведущую схолма к реке, возненавидела красные поля с прозеленью хлопка. Каждая пядьземли, каждое дерево и каждый ручей, каждая тропинка и верховая тропанапоминали ей о нем. Он принадлежал другой женщине и ушел на войну, но егопризрак все еще незримо бродил в сумерках по дорогам, и мечтательные серыеглаза улыбались ей из затененного угла веранды. И если на дороге, ведущей отДвенадцати Дубов вдоль реки, раздавался стук подков, сердце ее сладко замиралона миг — Эшли!

Она возненавидели теперь и Двенадцать Дубов, которыекогда-то так любила. Она и ненавидела эту усадьбу, и против воли стремиласьтуда, чтобы услышать, как Джон Уилкс и его дочки говорят об Эшли, как оничитают вслух его письма из Виргинии. Ей было больно, но она не могла неслушать. Ей Претили чопорность Индии и тупая болтовня Милочки, и она знала, чтоони ее тоже терпеть не могут, но не ездить к ним было выше ее сил. И всякийраз, вернувшись из Двенадцати Дубов, она угрюмо бросалась на постель, иотказывалась спуститься к ужину.

Именно эти отказы от пищи больше всего беспокоили Эллин иМамушку. Последняя появлялась в ее комнате с подносом, уставленнымсоблазнительными яствами, вкрадчиво давая понять, что теперь, став вдовой, онаможет есть сколько ее душеньке угодно. Но у Скарлетт не было аппетита.

Доктор Фонтейн с сумрачным ведом сказал однажды Эллин, чтоесть примеры, когда от безутешной скорби женщины начинали чахнуть и сходили вмогилу, — Эллин побледнела: та же цель глодала и ее.

— Что же нам делать, доктор?

— Перемена обстановки была бы для нее лучшимлекарством, — сказал доктор, больше всего озабоченный тем, чтобы сбыть срук трудную пациентку. И вот Скарлетт вместе с младенцем отправилась, хотя ибез особой охоты, навестить своих родственников О’Хара и Робийяров в Саванне, азатем сестер Эллин — Полин и Евлалия — в Чарльстоне. Но совершенно неожиданнодля Эллин, ожидавшей ее на месяц позже, она без всяких объяснений возвратиласьдомой. В Саванне Скарлетт был оказан самый радушный прием, но какая скукасидеть смирненько с этими стариками — Джеймсом и Эндрю и их женами — и слушать,как они вспоминают былое, которое ничуть не интересовало Скарлетт! То жеповторилось и у Робийяров, а Чарльстон, по мнению Скарлетт, был омерзителен.