как умирающее животное. Я закутываюсь в кокон из смятых простыней, пытаясь не заплакать.

В голове грохочет каждый мой страх, все издевающиеся и критикующие голоса, уверенность, что лучше не писать вообще, чем писать плохо. Почему я вообще принесла в Сад свою историю? Неужели я правда думала, что моей папке из магазина найдется место среди великих творений?

Я рада, что слова исчезли с бумаги. Лучше так, чем если бы их прочли Т. С. Элиот, или Л. Фрэнк Баум, или Агата Кристи. Такие разные авторы, но тем не менее их объединяет что-то – особое качество, из-за которого их тексты вечны, весомы, их читают и любят. Это качество невозможно подделать, его невозможно достичь, просто стараясь.

Или ты можешь, или нет.

Я выдыхаю отчаяние и позволяю реальности нахлынуть и раздавить меня, как в кулаке.

Ладно, Келси, хватить ныть.

Уже через два часа встреча на другом конце города с единственным адвокатом, согласившимся взяться за наше дело за два дня. С реквизицией, сказал он мне, шутки плохи. Шансов почти нет.

Итак, я выталкиваю себя в день – принимаю горячий душ, одеваюсь, не задумываясь. Плетусь три квартала до «Глазуньи». Кажется, техасско-мексиканский омлет Анамарии и булочка с корицей – единственная причина двигаться вперед.

Анамария суетится за стойкой, когда я вхожу. Она ярко улыбается мне и жестом показывает, что скоро подойдет ко мне.

Я проскальзываю в ближайшую пустую кабинку, кладу телефон на стол экраном вниз и изучаю машины, скапливающиеся на Каштановой улице утром в понедельник.

Затор, выхлопные газы, набирающее обороты дорожное движение – Сад кажется далекой-далекой страной. Даже не так. Кажется, что Сад находится в другом измерении, вне времени и пространства.

Почему же тогда исчезновение уже мертвого писателя и увядшие кусты в фантазии ощущаются как конец моего мира, этого мира? Мира, в котором надо платить налоги, застройщики пожирают конец улицы, а Ба лежит в доме престарелых, едва вспоминая, кто она такая. Как происходящее в зеленом, сумеречном плане может добраться до меня в реальности?

Мне нужно сосредоточиться на борьбе с Изъятием, на обещании позвонить Роберту Дюма, издателю из «Sparrow Books».

– Как дела у твоей Ба? – спрашивает Анамария, склонив голову.

– А? Да, она… Я хотела сказать, не отлично, но и не хуже.

Анамария поджимает губы.

– Окей. Выглядишь, будто держишь весь мир на плечах.

Я вздыхаю.

– Пожалуй, мне стоит поесть. – Я заказываю омлет и булочку, Анамария наливает в керамическую кружку горячий кофе, а затем уходит на кухню.

Провожу пальцами по паутинке трещин на глазури. Однажды они разрастутся и уничтожат изделие. Я дую на содержимое и делаю обжигающий глоток.

Пока я жду еду, в мыслях проматываю вчерашний вечер. Опрометчивое вторжение в коттедж, встреча с Садовником. И до этого – разговор с Пуччини и невероятное пение Лучано Паваротти, его дуэт с сопрано, растрогавший меня до глубины души.

Что это была за ария? Я переворачиваю телефон и вбиваю в поиск то, что помню. Интернет помогает исправить написание.

O soave fanciulla. Паваротти. Дуэт.

Куча ссылок, даже видео.

Я смотрю по сторонам. В кафе набиваются утренние посетители, поэтому я достаю наушники из кармана куртки и включаю видео.

На экране появляется живое выступление, и вот они – Паваротти и блондинка. Мирелла Френи.

Они поют.

Субтитры есть, но я не обращаю на них внимания, смотрю только на выражения их лиц, губы, взгляд – пока они поют всем сердцем. Я закрываю глаза и мысленно возвращаюсь к вчерашнему выступлению в Саду.

Ария, музыка, рай.

Мастерство Пуччини и слияние талантов Паваротти и Френи… Слишком много. Неведомая мне до этого момента тоска проводит пальцами по моей душе, вызывая боль такую острую, что она становится похожа на наслаждение.

Что это за желание? Хочу ли я на себе испытать человеческую страсть, как в «Богеме»? Неудивительно, что в этот момент неверности в моей голове всплывает лицо Сэма, не Остина.

Но я оплакиваю – а я почти в слезах – не любовь. По крайней мере, не просто любовь.

Я плачу по целостности.

Я ищу человека, или место, или ощущение, которое не могу описать никаким другим словом, как Дом.

Не знаю даже, существует ли в мире эта фундаментальная пропавшая часть меня. И я плачу не о целостности, а о невозможности целостности.

Эту жажду невозможно утолить. Сад разворошил ее и уничтожил меня. Я не смогу вернуться к прежней жизни, к подавлению и отрицанию. Как можно снова притворяться, что не существует ничего, кроме таблиц и финансовых отчетов?

Анамария приходит с омлетом, ставит керамическую тарелку на обшарпанный стол. Ее глаза расширяются в изумлении, когда она замечает мои слезы.

– Курочка моя, что случилось? – Она кладет теплую и тяжелую руку мне на плечо, склонив голову, изучает мои глаза.

Я качаю головой, выдергиваю наушники, роняю их на стол.

– Ничего, все в порядке. Просто музыка грустная.

Она мельком кладет руку мне на затылок, затем заправляет мои волосы от лица.

В этом жесте столько нежности, что я снова борюсь с подступающими слезами.

– Ты выдохлась, Келси. – Она показывает на еду. – Еда – это хорошо. Но тебе нужно лучше о себе заботиться вообще. Я знаю, тебе тяжело, и Ба на тебя рассчитывает. Но тебе нужно хотя бы один день просто отдохнуть.

Я киваю и слабо улыбаюсь, берусь за вилку, не в силах говорить.

Она отступает и возвращается, только чтобы принести мне булочку и снова наполнить кружку.

Потускневшей ложкой размешиваю в кофе сливки из пластикового контейнера, цепляюсь взглядом за свое отражение в выпуклой поверхности. Даже в миниатюре выгляжу помято.

Анамария права. Мне стоит поспать. Возможно, хватит проводить ночи в месте, не имеющем отношения к реальности.

Да, так будет лучше. Но смогу ли я игнорировать Сад, каменный мост, зов принести подарок? Могу ли я отказаться от единственной живой части меня, чтобы бороться с неизбежным?

Я поворачиваю ложку влево и вправо, пытаясь растянуть свое отражение.

Кем я буду, если я продолжу подавлять желание творить, создавать, выражать себя? Если я спасу книжный, но в процессе потеряю себя, что от меня останется?

А если я потеряю книжный… Остальные потери валятся с обрыва в бездну – мой милый район, это место, друзья вроде Уильяма и Анамарии. Мой дом, моя работа, мой смысл жизни. И вскоре – Ба, единственная моя семья.

Нет возможности снова стать тем, кем я была в прошлом. Нет возможности сохранить все, что мне нужно в будущем.

Я кладу ложку на стол, закрываю глаза, прислушиваюсь к