– Коли стучит где-то, сие означает одноиз двух. Перво-наперво, для дома могло быть срублено буйное дерево. Такимдеревьям придана особая разрушительная сила, скрытая и тайная, угадать которуюмогут только колдуны. Буйное дерево, попавшее вместе с другими бревнами в стеныизбы, производит непонятный шум, а потом без причины рушит все строение иобломками давит насмерть неопытных и недогадливых хозяев!

– Да откуда тебе было знать, что у насстучит?! – изумленно пискнула Фокля, и Алена снисходительно глянула вниз:

– Да я чертовы козни за версту чую!Научил знатка один… отчитывать не умею, чего нет, того нет, а чуять – чую!

В эту минуту они из сеней вошли в скудноосвещенную горенку, и у Алены занялся дух.

Вон та печь, куда лазил Фролка. Вон та лавка,на которой лежала она, давясь слезами и кровью из разбитого носа. Под этот столона как-то раз пыталась спрятаться от Никодима, да он достал жену кочергой. Поэтому полу ее таскала за косы Ульянища…

Да что она, с ума, что ли, сошла, что подоброй воле воротилась в этот застенок?!

Tемные стены, чудилось, сошлись, навалились наАлену, грозя рухнуть, придавить, как давила ледяная земля там, в ямине, и в этовремя чей-то сиплый голосишко достиг ее слуха:

– А может статься, в доме вашемпоселилась дикая баба…

Алена с трудом узнала собственный голос. Какни странно, этот звук приободрил ее. Ну что ж, она понимала, на что шла. Ипродолжила молотить пересохшим языком:

– Дикая баба – пособница ведьм иколдунов. Ее подсылают к людям, чтобы делать им разные пакости. Роженицам,молодым матерям они подменивают детей собственными ведьминками, у малых детейсосут кровь, отчего те бледнеют и хиреют, а молодым мужикам являются в видезлатокудрых красавиц и живут с ними в блуде.

Глаза Ульянищи оживленно вспыхнули.

– Дикая, говоришь, баба? –пробормотала она. – Что ж, очень может быть. Тут у нас была одна такая, давроде извели… А скажи-ка, хожалая, ты в Москве давно?

– Нет, не больно-то, – ответилаАлена, истово крестясь во все углы, осененные лампадками, и радуясь полумраку,в котором ее лицо кажется и вовсе неразличимым изжелта-бледным пятном. –Седмицу-другую, не более.

– Значит, ты ничего не слышала?

– О чем это?

– Да о бабе, кою монашки из ямы вынули дак себе взяли.

* * *

Алена и сама не знала, как не рухнула в этомгновение замертво.

Все. Попалась. Попалась… как кур в ощип, какбес в перевес, как ворона в суп. Вот уж правда, что ворона! Сама залетела вклетку, клетка и захлопнулась.

Бежать, бежать отсюда! Но она не в силах быладаже с места сдвинуться, только и могла, что отмахивала поклоны да крестилась,крестилась, бормоча:

– Отче наш… нет, не знаю я ничего… ижееси на небесех… а кто баба сия? Да святится имя твое…

– Да так, преступница, убивица, –ответила Ульянища. – В старые годы, бывало, муж жену бивал, а теперь женамужа бьет – и убивает до смерти. Не знаешь, стало быть? И никто ничего незнает!

– Забудь ты об ней, матушка! –сунулась к хозяйке Фокля. – Она небось давно уже сгнила где-нибудь набожедомках. Какой там монастырь? Болтовня все это!

– Сгнила? – с надеждой переспросилаУльяна. – Что ж, какова смерть, таковы и похороны.

«Сгнила? – с ледяным бешенством подумалаАлена. – Как бы не так!»

Спокойствие постепенно возвращалось к ней.Похоже, судьба бывшей снохи так тревожит Ульянищу, что она выспрашивает о нейвсех подряд, но, по-счастью, никто ничего не знает. И хватит трепыхаться, поравспомнить, зачем здесь.

Об этом не забывала и Фокля.

– Тебе лучше бы для начала в баньку,сердешная! – сказала она тем голоском, про который в народе существуетвполне определенное присловье: «На языке медок, а под языком – ледок».

У Алены сердце снова рухнуло в пятки. В баню?!Ей?! Она представила черные ручьи, которые потекут с ее волос, и желто-зеленые– с лица – и даже руками загородилась:

– Боже сохрани! Мне… меня… мною обет дан:не мыться на вечерней заре, а только лишь на утренней ледяной водицею.

Предполагалось, что на утренней заре ее и следпростынет, поэтому Алена могла обещать что угодно без опаски. К ее удивлению ирадости, Фокля не стала перечить:

– Ну что ж, у всякой пташки свои замашки.

– Мне бы покушать… – еле слышным отоблегчения голосом пробормотала Алена. – Оголодала я…

Она с преувеличенной жадностью поглядела настол, где наставлены были какие-то миски, однако Ульяна окоротила ее:

– Погоди. Сперва покажи, на что способна.А то, знаешь, брюхо добра не помнит, нажрешься до отвала – и ни словечка изтебя не выдавишь. Корми вас, дармоедов!

Да… за Ульянину милостыню придется дорогоплатить! Велико было искушение тут же, с порога ляпнуть ей про чертогрыз, ноАлена понимала, что этим все дело можно испортить, а потому наскоро выложила жуткуюбайку про девку и змей-мстителей. Мол, жила-была девка, которая нагуляла отпарня ребеночка, тайно родила, да и зарыла в лесу. Потом – другого. А когда втретий раз пришла на то же самое место и опять зарыла в землю еще живой плодгреха своего, как вдруг что-то холодное поползло по ее шее – и она увидела, чтоэто три змеи. Поочередно они насосались молока из ее грудей, а потом обвилисьвокруг шеи и повисли наподобие чудовищного ожерелья. Затем уже постоянно змеисосали у нее молоко по нескольку раз в день; в это время девушка чувствоваласмертельную тоску – это были невыносимые часы! Потом змеи укладывались вокругшеи спокойно, но отнять их она никогда не могла и прикрывала их платком. Тольков бане они сваливались с шеи, и пока девушка мылась, лежали на ее платье…

– Наконец девица покаялась в своем грехелюдям и с тех пор давно уже ходит по монастырям, умаливая свой тяжкий грех инадеясь на милосердие божие. Не далее как сегодня я видела ее на папертиВасилия Блаженного, где она и рассказала мне сию историю, – закончилаАлена.

– Буде, господи, милость твоя на нас,якоже уповахом на тя! – испуганно забормотала Фокля.

Даже Ульяна перекрестилась – кажется, и еепроняло.

– А что же, змей ты тоже видала? –спросила она недоверчиво.

– А как же, – лихо ответствовалаАлена. – Видала и змей.

– Побожись!