я мог еще сделать с одной рукой — резко согнул колени, присел, откинул голову и рванул. В этом отчаянном последнем рывке ребро двери ударило тому человеку под правый локоть, и зажало ему руку между косяком.

Рука с ножом остановилась и торчала теперь из щели рядом со мной. Наверняка это была та самая рука, которая убила дочку моей студенческой любви, которая с наслаждением вспарывала животы многих других молодых женщин. И это был тот же самый, наверное, нож. Даже сейчас на нем блестела чья-то свежая кровь.

Как я висел, держась за ручку, спиной над полом, так я и приподнял левую ногу и со всей силы ударил каблуком по этой руке ножом. Хруст обеих костей в его руке не заглушил даже ливень. Но нож не выпал. Я приподнял еще раз ногу и ударил теперь ему по запястью. Одновременно с хрустом костей его пальцев я услыхал и звон упавшего на пол лезвия.

Он был пойман, этот зверь. Мой капкан держал его мертвой хваткой. Ребро двери, где врезан был замок, теперь погрузилось в место перелома его костей, в самую мякоть. Вытащить свою руку он мог бы, только, оставив мне половину ниже локтя. Волки отгрызают в этих случаях лапы, но у этого «зверя» не было таких зубов. Он попробовал вытянуть назад руку, и я услыхал за дверью громкий стон. Это был звериный стон от боли, невообразимой для не испытавшего в своей жизни перелома костей. Я сам пережил их совсем недавно. Другому бы я посочувствовал, но не этому. Его стон через тонкую дверь рядом с моим ухом вызвал у меня только радость.

Я крикнул ему через дверь:

— Где Алена?

— У меня!

И я снова ударил его каблуком по руке, и он снова по-звериному взвыл. Я уже подумал, не начать ли мне его мучить и пытать, где он держит Алену, раз уж он мне попался с ножом, но не стал — и только потому, что было это бесполезно. Он бы сейчас мне наплел любое, что бы только вырваться, а я ничего проверить бы не смог. Я даже вообще не понимал, что в таком положении мне делать дальше.

Капкан держался только на моей единственной здоровой, но уже слабеющей руке. Дотянуться левой загипсованной рукой до телефона в кармане и позвать на помощь я не мог. Я вообще ничего не мог больше сделать, как только продолжать висеть на ручке двери. Я уже успел предположить, что следователь Седов или уже мертв, или без сознания — и, наверное, это его кровь блестела на ноже, просунутом ко мне через дверь. Иначе, Ураев не сумел бы подойти к этой двери, или Седов давно услыхал бы здесь возню, и что-нибудь сделал. Однако, — и это было очень странно! — пистолет должен был оставаться еще у Седова в кобуре. Если бы тот, за дверью, его уже вынул у мертвого Седова, то я давно бы получил пулю через дверь.

Ураев снова пытался вытащить свою руку, и при этом, не сдерживаясь, по-звериному выл и кричал. Я даже подумал, не сможет ли он ее оторвать, ведь целых костей уже в том месте не оставалось, рука ниже локтя держалась только на мышцах и коже.

Мне было совершенно непонятно, что делать с ним дальше. Я продолжал стискивать дверью ему руку, не давая уйти. И так, возможно, мог бы еще сутки, если только кто-нибудь из нас не упадет раньше без сил или без сознания. Но впереди не было никакой надежды — никто не знал, что мы с Седовым были тут. А если Сергей был еще жив, и истекал кровью за стенкой, то спасти его мог только я. Я глядел на кровь на ноже, что валялся сейчас под дверью, и думал, что это была, наверное, все-таки его кровь — чья еще она могла быть в этой квартире… Ситуация не оставила мне выбора. Черт с тобой, мрась! С переломанной рукой тебе еще долго будет не до секса и женщин. Я тебя поймаю раньше, до того, как тебе это снова захочется! Попробуй только обратиться в любой травмпункт или в больницу, тебя там будут ждать с наручниками! Я оттолкнул от себя дверь и сильно ударил ею голову этого человека. На секунду мы встретились с ним взглядами, готовые вцепиться друг другу в горло. Но здоровых рук для этого не было, у обоих оставалась только боль переломанных костей. Нож его валялся теперь за порогом, но я бы сумел переломить ему дверью еще и шею, если бы он только за ним нагнулся. Я заметил, как он посмотрел вниз на свой нож, видимо оценивая ситуацию, однако резко развернулся и бросился от меня бежать.

Я побежал за ним и сразу споткнулся о мертвое тело, лежавшее на полу за дверью. Я подумал, что это Седов, и нагнулся. Но это был не он, а человек в незнакомой одежде и с балаклавой на голове. Удержавшись, чтобы не стянуть ее и рассмотреть, кто это был, я бросился дальше — искать Седова. Я нашел его на полу в комнате, куда он и должен был войти без меня. Он лежал на спине, весь в крови, и был мертв. Его кобура была пустой. Однако, если пистолета не было в его кобуре, и не оказалось, на мое счастье, у Ураева, то в этой квартире он мог оставаться только на трупе в балаклаве. Я бросился обратно в коридор, нагнулся над трупом, ощупал его и нашел пистолет Седова — у него за поясом, сбоку. Теперь я засунул его себе за пояс.

Все это происходила в считанные секунды, как будто на лету, и много быстрее, чем я здесь описываю это. Я выскочил на лестничную площадку, к лифту — но кабина скрипела и опускалась, и я бросился вниз по лестнице. Слетел по ней несколько этажей и выбежал во двор. Здесь шумел сильный ливень, вспыхивали молнии, и грохотало. Машины медленно ползли по улице вдали, сверкая в опустившихся сумерках фарами и поднимая из-под колес фонтаны воды.

Мне сразу бросились в глаза единственные две фары, светившиеся в сумерках на парковке, и я бросился к ним. Машина оказалась белой «Ауди», — все совпадало, это был «потрошитель». Когда я был уже в пяти метрах перед «Ауди», она неожиданно взревела мотором и рванула на меня. Пистолет Седова был у меня в руке еще в подъезде, и, отскакивая в сторону, я дважды выстрелил перед