машиной вверх, в небо. Капот машины вдруг вильнул на меня, но я успел отпрыгнуть за соседнюю машину. Правая фара «Ауди», проскребла по крылу соседней машины и рассыпалась, звеня осколками в сантиметрах от моего живота. Когда «Ауди» проползала со скрежетом мимо, сверкнула молния, и в покатом широком ветровом стекле я увидал на переднем сидении женщину. В эту секунду я узнал в ней Алену. Но она сидела, сложенная как бы пополам, низко уткнув голову в колени — как будто перепуганная моими выстрелами. Номер машины я не разглядел в темноте, только значок на багажнике — четыре кольца «Ауди». Я понял, что если буду искать свою машину, пока заведу ее и выеду с парковки, догонять в темноте и при грозовом ливне будет поздно, да и стрелять по машине с заложницей, в любом случае не смогу, как и устраивать гонку по улицам с одной рукой. Поэтому я бросился обратно в квартиру Ураева.

Я сразу вбежал в комнату с телом Седова, мне нужна была его полицейская рация. Я крикнул в нее: «Это депутат Соколов, говорю по рации убитого следователя Седова, преступник скрылся на белой «Ауди». Разбита правая фара, смято крыло. Объявите перехват. В машине заложница. Не открывайте стрельбу».

Я передал это несколько раз без остановки. Потом добавил: «Седов убит. Здесь еще один труп. Это квартира Ураева, танцовщика из клуба «Мачо-стрип». Дверь открыта, я буду ждать полицию, адреса не знаю».

Через десять минут зазвенел мой телефон. Это был Кашин:

— Ну, что, комиссар, настоял на своем? Погубил хорошего человека, отца трех детей? Чей там еще труп?

— Не знаю. Балаклава на голове.

— Кого это еще туда занесло! Перехват объявлен. Ураев не уйдет: ливень повсюду, машины еле ползут, с одной фарой не скроется.

— У меня оба его паспорта.

— Это хорошо, это ты правильно сделал. Потом расскажешь про свое геройство. Женщина, что видел в машине, — Алена?

Я вспомнил те мгновения, когда видел женщину спереди, и только сейчас осознал, что ее боковое окно было полностью открыто.

— Не знаю, лица не видел. Она впереди сидела, пригнувшись. Мне показалось — она. Пистолет Седова у меня. Я стрелял в воздух перед ними.

— Салютовал им, значит…

— Вынул этот пистолет из-за пояса трупа в балаклаве.

— Загадки, как по роману Агаты Кристи. Я вам звоню из машины, скоро буду, если только выберусь из пробок. Город стоит из-за грозы.

После этого разговора я встал и подошел к трупу в балаклаве. Теперь я спокойнее и внимательнее его рассмотрел. Под курткой, по всему животу расползлось кровавое пятно, на рубашке две ножевые раны, в живот и под левое ребро в сердце.

Я несколько раз сфотографировал раны, все тело, потом надел перчатки и осторожно приподнял балаклаву. Лицо человека за пятьдесят лет, плохо бритое, шрам на левой щеке. Я сфотографировал лицо с разных сторон и опустил обратно балаклаву. Похлопал по одежде — под курткой большой нож в ножнах. Не стал его вынимать, но мазок свежей крови под рукояткой заметил. Похлопал по карманам — немного денег, но ни ключей, ни документов, и только во внутреннем — что-то упругое, бумажное. Осторожно вынул — две небольшие фотографии. Я даже вздрогнул — на фотографиях был я. На одной — молодой, каким был пятнадцать лет назад, второе фото — как из пропуска в полицейское управление, которое недавно оформил. Положил обе фотографии ему на грудь и тоже сфотографировал, крупным планом каждую. Пистолет Седова я не стал запихивать тому обратно под ремень, а просто положил рядом на пол.

После этого я вернулся к телу Седова в комнате. Он лежал на спине, но без куртки, рубашка намокла в крови от живота до груди. Три раны, все смертельные, но в разные места и, судя по надрезам рубашки, под разными углами, какие-то суматошные, по сравнению с двумя на другом теле в коридоре. Те — выверенные, будто от ударов давно и хорошо набитой руки. Наверное, та рука и была мной переломана полчаса до этого, и нож, который она держала, валялся сейчас на полу за порогом спальни.

Первым приехал наряд полиции, и те сразу, на всякий случай, надели на меня наручники. Потом, когда меня обыскали и нашли пропуск в Управление и депутатское удостоверение, наручники сняли и даже извинились. Позже приехал Кашин, но мы с ним больше не общались. Только когда начали оформлять мою сдачу паспортов Ураева, он подошел ко мне:

— Вот за это спасибо, Николай Иванович. Документы — это у нас первое дело. Как узнаю что-нибудь об Алене — сразу сообщу. Не унывай.

После этого мной плотно занялись оперативники, и уже в квартире начали опрашивать, потом повезли в отделение, и до позднего вечера я писал там свои показания. Домой я вернулся незадолго до полуночи.

25. Бегство

Ураев спал на даче, как всегда после шоу, крепко и долго. Его разбудил телефонный звонок Любы. Голос у нее был возбужденный и испуганный:

— Мне Галя сейчас позвонила, — наша официантка, — говорит, с утра в клубе обыск. Полиции полно. Сказали, ищут наркотики — ну, следы их всякие, даже обертки нашли от них после шоу, и еще что-то. Перевернули весь мусор в баках. Потом всех, кто тут был, стали расспрашивать о той женщине, которую я видела в зале. Где она? Говорила тебе — не надо было ее трогать!

— Кто-нибудь ее вспомнил?

— Не знаю. Еще она сказала, что один тип, который раньше всех приехал, буйный какой-то, с рукой на перевязи, твой адрес у всех требовал.

— Сказали?

— Никто не знал. Ужас какой-то… Что нам делать? — голос в телефоне сорвался на плач.

— Не реви. И ни с кем не разговаривай!

— Ты где?

— Ты знаешь — где.

— Девочка в подвале? А другая?

— Молчи об этом! Слушай меня. Я к тебе сейчас еду. Подниматься наверх не буду, спустись во двор. Возьми с собой загранпаспорт и банковские карты. Ничего другого не нужно.

— Зачем?

— Догадайся сама. Все поняла?

— Нет. Отпусти их, пожалуйста!

— Я выезжаю к тебе! Встретимся внизу через час. Бери только паспорт и деньги!

Он быстро оделся, подошел к люку под надвинутым на него столом, и прислушался. Там было тихо, и он негромко позвал:

— Ау-у. Как вы там?

Не было ни звука. Он огляделся, похлопал по карманам, проверяя, все ли взял, и вышел. Возвращаться на эту дачу он не собирался, теперь она станет его прошлым, как и этот город. Но туда ему придется еще