О господи! Варя схватилась за щеки, и ладони показались ейледяными, так полыхало от стыда лицо. Тот пагубный сон, может быть, и былвещим, но он отравил ее, как отравляет слабую душу гашиш, он сделал еебесстыдной и жадной до любви. Тот сон не только пробудил ее сердце, но ипробудил плоть. Варенька тогда все на свете позабыла, а девичий стыд и вовсерастаял, словно легкий предрассветный туман. Она думала только об одном… нет,она вообще ни о чем не думала! Желание владело ее мыслями и сердцем, и чтопроку в том, что желание сие было порождено истинной любовью?

Он-то, избранник ее, не любил ее. Он был бы счастлив,окажись на ее месте любая другая, какая угодно женщина! Не могла же она сказатьему: ты предназначен мне, как я — тебе, мы с тобою обречены страсти, нассоединили великие древние боги! Небось он тут же начал бы истово креститься ибежал бы от нее, как тот жених — от своей дурочки-невесты. И тоже уверился бы,что она продала душу дьяволу, и более смотреть бы на нее не захотел! Впрочем,он все равно отринул ее там, в саду, и еще наговорил кучу каких-то оскорблений.Неизвестно, понял он, что она ни в чем не повинна? Пожалуй, ему это совершеннобезразлично…

Ну что же, значит, не будет горевать, когда Варенька умрет,ибо невозможно потерять то, чего не имеешь.

Звезды мириадами горели на темной синеве неба. И, словнобледное отражение далеких светил, такими же мириадами огоньков сверкалиджунгли. Это светляки и огненные мушки зажгли свои светильники, мигая со всехсторон, видимые в необычайно чистом, прозрачном горном воздухе даже с такойогромной высоты.

«Боже мой, — с внезапным приливом восторга подумалаВаренька. — Сколько бытия, сколько жизни! Сколько жизни даже рядом сосмертью!..»

Вот удивительно — страх опять оставил ее. А ведь стоиттолько вообразить себя ночью на кладбище, между могилами, среди теней,отбрасываемых крестами… С ума сойти! И хоть Варенька и здесь как бы накладбище, почему-то нет ощущения близости смерти, не чувствуется ее дыхания,хотя это ее излюбленное обиталище. Тут не слышно запаха тления, нет даже намекана разложение. Через несколько мгновений после того, как носильщики труповоставляют мертвое тело в Башне Молчания и запирают за собою железную дверь,огромная стая коршунов опускается на труп — и вновь взлетает с кускамиокровавленного человеческого мяса в клювах.

Эти птицы, которые сотнями свили себе гнезда на деревьях,окружающих дакхму, были нарочно привезены огнепоклонниками из Персии, потомучто индийские. коршуны оказались недостаточно хищными и слишком слабыми, чтобырасклевывать трупы так скоро, как требуют узаконения Заратуштры. Черезнесколько минут на вершине Башни остается голый скелет, и нассесалары, придя сновым трупом, сбрасывают кости, уже иссушенные безумным тропическим солнцем, вглубокий колодец. Армати, земля, Корова Кормилица, получает от парсов чистейшийпрах. Во время дождей, когда муссоны па четыре месяца нагоняют на Индостанливни, безудержные потоки воды смывают в колодец все нечистоты, оставленныекоршунами возле скелетов, и очищенная Башня Молчания терпеливо и радушно ждетсвоих новых обитателей.

В небесах зажегся серп луны. Светило наливалось розовойспелостью, и несколько минут Варенька недоверчиво смотрела на него. Как же так?Когда они отправлялись в путь от магараджи, луна была ущербная, а сейчас уженесколько дней новолуния, сразу видно. Стало быть, беспамятство Вари, ее путь кБашне Молчания продолжались дольше, чем она предполагает? Или она много днейлежала без чувств на каменной вершине? Нет, солнце сожгло бы ее… Да что толкуразмышлять о том, чего никогда не растолкуешь!

Варенька отвернулась: лунный свет средь "то ибезбрежной ночи, на страшной высоте казался слепящим.

И это острое лезвие лунного серпа было так близко: кажется,руку протяни — и возьми его, милосердное, словно жертвенный нож, проведи погорлу — и навеки избавься от страданий…

Варя, хоть и была совершенно очарована индийскими обрядами иобычаями, все же не верила в сансару — бесконечную цепь забывчивыхперерождений, перед которой преклоняются индусы. Она была православной, апотому надеялась, что сможет — из райских ли светлых высей, из кипучих лиадских пучин — видеть того; кого любила на земле, терпеливо ожидая встречи сним там, где меж душами, созданными друг для друга, нет препятствий и не нужныслова для того, чтобы открыть любимому сердце.

Варенька прикусила губу, чтобы не разрыдаться от внезапнойболи, пронзившей все ее существо. Почему, о господи, почему она так уверена,что это ей придется ждать его у врат небесных? Может быть, он опередил ее надорогах судеб… на их дорогах, которые разошлись в разные стороны? Может быть, вшатер, где были мужчины, убийцы ворвались раньше, чем к ней, и неведомыйдоброжелатель не успел спасти их так же, как не успел спасти ее?..

Неужели он даже не успел догадаться, кто повинен вобрушившемся на них несчастье? Варя не сомневалась, что все это — местьмагараджи. Ведь она грубо оскорбила самую страшную из всех богинь Индостана,которой побаивается даже сам Шива, ее божественный супруг.

И чтобы гнев Кали не пал на его голову, магараджа решилпринести черной богине в жертву чужеземцев.

Что из того, что все они были его гостями? Что из того, чтоего супруга магарани называла Вареньку своей подругою? Воля Баваны-Кали превышевсех человеческих привязанностей, а жертв ей нужно много — чем больше, темлучше. Поэтому обречена была не только дерзкая оскорбительница, но и все ееспутники: ведь магараджа знал, что она любила их, а значит, смерть каждого изних, будто ворон, выклюет у нее частицу сердца.

Конечно, она любила отца, хоть и дурачила его как хотела.Но, несмотря на устрашающую внешность, он был добр с дочерью, никогда и пальцемее не тронул, поэтому Варенька не сомневалась, что ей все сойдет с рук. Он былслаб перед своей отеческой любовью, вот Варя и пользовалась этим совершеннобеззастенчиво.

Так же беззастенчиво вертела она Реджинальдом, ибо он тожебыл слаб перед ней, а она, по сути своей, не могла любить слабого мужчину.Разве что как друга. Но вовсе не дружба нужна была ему, нет, не дружба!Варенька не раз замечала, какими глазами смотрит он на нее, однако не выдавалсебя сэр Фрэнсис ни словом, ни полусловом. Он был убежден, что следуетзаручиться согласием отца, прежде чем намекнуть девушке на свои чувства.

А поцеловал бы ее первый раз после объявления помолвки, а набрачное ложе явился бы небось в роскошных одеяниях и любовь творил быторопливо, застенчиво, опасаясь оскорбить чувства своей стыдливой супруги…

А если она не была стыдливой? Если жажда жизни, счастьяпереполняла ее, и чинный муж, которого с успехом может заменить каменный идол,был ей не нужен?