Присутствия Доры или кого-либо другого я не ощущал.Слышались шорохи крыс, насекомых, какого-то животного чуть крупнее крысы –возможно, енота, нашедшего себе пропитание на чердаке. Чуть позже япочувствовал, что здесь обитают духи природы, как называл их Дэвид, хотя япредпочитал называть их полтергейстами.

Я остановился, закрыл глаза и прислушался. Казалось, саматишина посылает мне неясные импульсы, некие смутные образы, но настолькослабые, что они не способны были затронуть ни мое сердце, ни мой разум. Да, японимал, что где-то здесь бродят призраки... но я не ощущал никакогобесплотного возбуждения, никаких отголосков трагических событий или проявленийнесправедливости... Напротив, окружающая атмосфера была словно насыщенадушевным покоем и твердостью веры.

Здание оставалось неподвластным времени.

Мне казалось, что оно радовалось возвращению того облика,какой имело в девятнадцатом столетии; даже обнаженные тяжелые балки потолков,которые на самом деле изначально не предназначались для всеобщего обозрения,выглядели великолепно: очищенное от штукатурки потемневшее дерево было ровным игладким, ибо плотники той эпохи обращались с ним бережно и работали на совесть.Лестница тоже сохранилась в первозданном виде. Здесь, в Новом Орлеане, мнедовелось пользоваться не менее чем тысячью ей подобных. В этом здании их былокак минимум пять. Мне был знаком каждый поворот, каждая ступенька, исхоженнаянеисчислимым множеством детских ножек, знакомо шелковистое ощущение гладких, отполированныхза столетие перил. Я видел тысячи таких площадок: расположенные точно противсередины наружного окна – независимо от его формы и размера, – они словнорассекали надвое потоки струящегося в это окно уличного света.

Дойдя до второго этажа, я оказался перед входом в часовню.Снаружи она не показалась мне такой просторной, какой была в действительности.

Фактически часовня по своим размерам не уступала многимцерквам, в которых мне пришлось побывать за свою жизнь. В центральном нефе пообе стороны от прохода ровными шеренгами стояли скамьи – не менее чем подвадцать в каждом ряду. Сводчатый потолок украшала великолепная лепнина.Старинные медальоны по-прежнему прочно удерживались на своих местах. Когда-тооттуда, несомненно, свисали керосиновые лампы. Витражи в окнах прекрасносохранились и сейчас, на фоне света уличных фонарей было отчетливо видно, скаким мастерством и любовью выполнены их рисунки, правда без человеческихфигур. В нижней части каждого окна красивыми буквами были выведены имена небесныхпокровителей. Алтарь освещался только свечами, укрепленными на подставке передгипсовой статуей Царицы Небесной – Святой Девы Марии с изысканно украшеннойкороной на голове.

Судя по всему, часовня сохранилась в том виде, в каком ееоставили сестры-монахини, когда здание продали. Уцелел даже сосуд со святойводой. Однако его не держал в своих руках гигантский ангел – сосуд представлялсобой простой формы мраморную чашу на небольшом постаменте.

При входе в часовню я обратил внимание на хоры над головой,и меня поразила скромность и в то же время гармоничная величавость ихархитектурного решения. Интересно, каково это – жить в доме с собственнойчасовней? Две сотни лет назад и я преклонял колени в личной часовне моего отца.Но в нашем замке это была всего лишь крохотная комната с каменными стенами. Аздесь передо мной простиралось огромное помещение, оснащенное даже стариннымиэлектрическими вентиляторами в виде колеблющихся вееров, которыепредназначались для охлаждения воздуха в периоды летнего зноя. И тем не менееоно не в меньшей степени казалось проникнутым искренностью веры, чем скромнаяотцовская часовня.

Эта часовня поистине достойна быть королевской, подумалосьмне, и вдруг сам монастырь перестал восприниматься как обыкновенное культовоесооружение и превратился в моем воображении в величественный дворец. Мнепредставилось, что я сам поселился в нем, но следую не тому образу жизни, какойодобрила бы Дора, а тому, какой всегда привлекал меня самого, то есть купаюсь вроскоши и каждый день прохожу по отполированным до сияющего блеска полам ввеликолепно убранное святилище, чтобы прочесть свои молитвы.

О, я просто влюбился в этот монастырь! Он воспламенил мойразум. Подумать только! Купить такое здание в тихом квартале большогосовременного города и обустроить в нем свое жилище, величественное, роскошное ибезопасное! Я вдруг позавидовал Доре... Нет, вернее будет сказать, что моеуважение к ней многократно возросло.

В Европе очень многие живут в таких многоэтажных особняках сухоженными внутренними двориками, огражденными боковыми крыльями строений. ВПариже, например, немало подобных домов. Но в Америке возможность поселиться встоль великолепном месте приобретает особую привлекательность.

Однако Дора мечтала совсем о другом. Она хотела обучатьздесь женщин, делать из них искусных проповедниц, способных нести людям СловоБожие с не меньшим пылом и такой же самоотверженностью, как делали это святойФранциск или Бонавентура.

Что ж, если смерть Роджера внезапно и навсегда разрушит ееверу, Дора сможет жить здесь с поистине королевской пышностью.

Каким образом я могу повлиять на Дору – хватит ли у менясил? Соответствует ли это ее желаниям, если я все же каким-то образом смогуубедить ее в необходимости принять огромное наследство и превратиться впринцессу, живущую в этом дворце? Станет ли она счастливым созданием, спасеннымот нищеты и горя, в которые столь часто и с легкостью ввергает людей религия?

Сама по себе идея в целом неплоха. Игра стоит свеч. Ах, какэто свойственно мне: мечтать о рае на земле, рисуя в своем воображении картиныроскоши, оснащенной к тому же всеми благами цивилизации!

Ужасно, Лестат! Стыдно!

Кто я такой, чтобы лелеять в душе подобные мысли? А что? Мымогли бы жить здесь, например, как Красавица и Чудовище. Дора и я. Я громкорассмеялся. По спине вдруг пошел холодок, однако шагов я не слышал.

Я вновь оказался в полном одиночестве и настороженноприслушался.

– Попробуй только осмелиться приблизиться ко мнесейчас, – прошептал я, обращаясь к своему преследователю, хотя знал, чтоего нет рядом. – Я здесь, в часовне! И я в абсолютной безопасности. Не вменьшей, чем если бы стоял сейчас посреди собора».

Интересно... А что, если преследователь сейчас смеется надомной: «Лестат, все это не более чем плод твоего воображения!»

Не важно. Сейчас я пройду по мраморному полу придела кограждению, возле которого прихожане когда-то приобщались святых тайн, –надо же, оно сохранилось практически в первозданном виде! – обращусьвзглядом к алтарю и не стану больше ни о чем думать.

Настойчивый голос Роджера по-прежнему звучал в моих ушах. Яне забыл его просьбу. Но ведь я уже успел полюбить Дору, не так ли? Я пришелсюда. И я непременно сделаю что-нибудь. Но не следует спешить, мне необходимовремя.