– Очень трогательно. Мне кажется, вы немного впадаете вдетство. Смотрите, это первый признак старческого маразма.

В магазине, когда он говорил с продавщицей, голос его звучалсовсем иначе, хрипло, высоко и капризно. Теперь это был мягкий глубокийбаритон.

– Ничего, – откликнулся Григорьев, – маразм маразму рознь.Лучше впадать в детство и веселиться, чем превращаться в мрачного брюзгу сманией величия.

– И то и другое одинаково противно.

– Не спорю, вам видней, – Григорьев распрямился, улыбнулся,впервые открыто взглянул на старика.

Он узнал его давно, еще в магазине. Но все не верил своимглазам.

– Почему это, интересно, мне видней? Вы моложе всего на тригода, – обиженно заявил Всеволод Сергеевич Кумарин и похлопал по скамейке,приглашая Григорьева сесть рядом.

* * *

– Так вот, кто-то проник в больницу, передал ей украденный уменя мобильный телефон, сообщил заранее о моем эфире. Она не должна быласмотреть телевизор в это время, но она его включила.

Рязанцев говорил глухо, монотонно, курил одну сигарету задругой. Маша уже не боролась со сном. То ли крепкий кофе помог, то ли организмсам себя пересилил и приспособился к новому ритму. Пока что они оба, она иАрсеньев, молча слушали, не задавали вопросов.

Рассказ Евгения Николаевича прервался только однажды, когдана веранду явилась Ли-сова за своей книжкой. Между ними вышла небольшаянапряженная перепалка. Она желала остаться, Рязанцев гнал ее прочь. Она нестеснялась при посторонних умолять его, он не стеснялся говорить с ней грубо.Ушла она только минут через десять, захлебываясь рыданиями, и книжку опятьоставила. Но тут уж Арсеньев не поленился встать, догнал ее в коридоре, вручилроман и вежливо пожелал спокойной ночи.

– Да, так на чем я остановился? – спросил Рязанцев, когдадверь закрылась и стало тихо.

– Кто-то проник в больницу и оставил вашей жене мобильный, –напомнила Маша.

– Мой мобильный. Мой. То есть украденный кем-то из моегоблизкого окружения, – Евгений Николаевич выложил на стол маленький черныйаппарат. – Я уже проверял входящие – исходящие номера, их нет. Перед тем какпередать телефон Галине, функцию памяти отключили. После эфира у нее случилсякошмарный приступ. Таких давно не бывало. Доктор говорит, это странно,поскольку перед сном она получила обычную дозу успокоительных лекарств.

– Ей делают уколы или она пьет таблетки? – уточнила Маша.

– Понятия не имею, об этом вы спросите у врача. Пожалуйста,не надо меня перебивать. После приступа в палате у Гали осталась сестра. Онауслышала телефонный звонок, сначала даже не поняла, что происходит, но довольнобыстро нашла телефон. Он был спрятан в тапочке у кровати. Сестра решилаответить. Звонивший не сразу сообразил, кто взял трубку, думал, что Галина, ипроизнес какой-то жуткий текст, мол, видишь, что ты натворила, как ты можешьжить после этого, расплачиваться будут твои дети.

– То есть вашей психически больной жене угрожали? – спросилАрсеньев.

– Получается, что да.

– Как вы думаете, зачем?

– Вероятно, чтобы я узнал об этом и понял, что кому-тоизвестна моя неприятная тайна. Возможно, кто-то собирается меня шантажировать.

– Слишком громоздко, – пробормотала Маша и покачала головой,– для шантажа достаточно было просто поговорить с вами, назвать адрес клиники идиагноз жены. Зачем воровать телефон, передавать его Галине Дмитриевне? Зачемсообщать ей о вашем эфире? Скорее всего, в эфир и ей в больницу звонил один итот же человек.

– Ну да, сестра еще сказала, голос был странный, не мужской,не женский. Нечто среднее, как будто бесполое. Это безусловно тот же человек.

– И ему было известно, что вам к моменту эфира еще нерассказали о Томасе Бриттене, – заключила Маша, – то есть он постоянно здесь,рядом с вами, совсем близко и в курсе всех ваших дел.

Рязанцев схватился за виски и высоко, хрипло простонал:

– В том-то и ужас…

– Вы часто навещаете жену? – спросил Арсеньев.

– По-разному. Стараюсь чаще, но не всегда получается. Впоследний раз я был у нее всего три дня назад, она чувствовала себя неплохо, нето чтобы стала идти на поправку, но была сравнительно спокойной, с адекватнымиреакциями.

– Кто, кроме вас, к ней ходит?

– Никто. О том, где она, и вообще о ее болезни знают толькопять человек: я, наши дети, начальник моей службы безопасности и ВикторияКравцова. Она уже не в счет. Вот, собственно, все. Пока все. Я хочу, чтобы выразобрались в ситуации.

– Вы забыли назвать еще одного человека, – напомнилАрсеньев.

– Кого же?

– Лисову Светлану Анатольевну.

– Ах, ну да, конечно, – Рязанцев поморщился, – это самособой. Светка довольно часто навещает Галю. Я же объяснял, они очень близкиеподруги. Когда Галя заболела, Светка сидела с ней сутками, кормила с ложечки,даже читала ей вслух.

– “Джен Эйр”? – быстро спросила Маша.

– Ну я не знаю, – рассердился Рязанцев, – какая разница? Иливы опять шутите? В таком случае, извините, но это не смешно.

– Евгений Николаевич, я не шучу. Тут вообще ничего смешногонет и быть не может. Все очень печально, однако…

– Скажите, как Галина Дмитриевна относится к воде? – перебивее, внезапно выпалил Арсеньев.

Рязанцев ошалело уставился на него.

– При чем здесь вода? Послушайте, вы оба можете выражатьсяяснее? Я не в состоянии отвечать на вопросы, сути которых не понимаю.

– Но вы уже ответили, Евгений Николаевич, – вздохнулАрсеньев.

– То есть? – Рязанцев потряс головой и потянулся за очереднойсигаретой.

– Погодите. Я чуть позже объясню. Только сначала, с вашегопозволения, задам еще пару непонятных вопросов.

– Валяйте, – Рязанцев безнадежно махнул рукой.

– Вы знаете, почему году в шестьдесят четвертом семья вашейжены поменяла квартиру, переехала в другой район, и Галина Дмитриевна, которойбыло тогда около двенадцати, перешла в другую школу?

– Впервые слышу! – Рязанцев раздраженно повысил голос. –Какое отношение это имеет…

– Мы же договорились, Евгений Николаевич, – мягко напомнил Арсеньев,– если я правильно понял, вы не знаете, что произошло с Галиной Дмитриевной,когда ей было двенадцать лет?