– Спасибо, – усмехнулся Григорьев, – это было мило иостроумно. Я оценил вашу заботу. А борода вам идет. Бакенбарды – это, конечно,чересчур, а бороду, может, стоит сохранить.

– В ваших советах не нуждаюсь, – проворчал Кумарин, – у насочень мало времени. Эта наша встреча – глупость, бессмысленный риск, и чемскорей мы разойдемся, тем лучше для нас обоих.

– Да, я понимаю, – смиренно кивнул Григорьев, – но зачем жебыло самому беспокоиться, рисковать? Есть же люди…

– Затем, что на этот раз все чрезвычайно серьезно, – перебилКумарин, – чем меньше будет привлечено людей, тем лучше. Цепочка должна бытькороткой, самой короткой. Я, вы, ваша дочь. Все.

– При чем здесь моя дочь? Вы обещали, что никогда ее нетронете, – Григорьев взял у него Христофора и пустил на травку.

– Да, обещал, – Кумарин снял несколько белых шерстинок сосвоего серого летнего пальто, – но сейчас нет другого выхода ни у меня, ни увас. И у нее, кстати, тоже. Для того чтобы решить проблему, надо совсемнемного, надо только доказать, что покойный Бриттен был Колокол. Я нарочносообщил вам заранее, чтобы у вас было время подумать.

– Это невозможно. Никто не поверит. Бриттен не имел доступак секретной информации. Ни к стратегической, ни к агентурной, ни к какой, –Григорьев достал сигареты.

– Не вздумайте здесь курить, – прошипел Кумарин и вырвал унего пачку. – Вы что, с ума сошли? Здесь запрещено, это привлечет внимание.

– Хорошо, не буду.

Никогда еще Андрей Евгеньевич не видел его в таком состоянии.За семнадцать лет они встречались всего дважды. Кумарин вернулся в Москву изВашингтона в восемьдесят четвертом, когда стало ясно, что Григорьев сбежал камериканцам. После такого скандала он не мог оставаться на посту резидента. Нанекоторое время ему пришлось уйти на преподавательскую работу, он читал лекциив Академии КГБ. Потом, после смерти Андропова, стал потихоньку расправлятькрылья. В кадровой чехарде поменял несколько руководящих должностей, возглавлялкакие-то комиссии, комитеты, подкомитеты, немного поиграл в публичную политику,к девяносто второму легко просочился в финансовые структуры и окончательнорастворился там. Международный институт гуманитарных инициатив, который онвозглавил в девяносто пятом, был пустой формальностью, потому что на самом делеКумарин руководил Управлением Глубокого Погружения.

Первый раз после побега они встретились в июне девяностопервого, в Египте. Григорьев купил недельный тур по Нилу на теплоходе для себяи Маши. Во время поездки на джипах в пустыню к бедуинам они познакомились смилейшим пожилым поляком, профессором, который преподавал философию вВаршавском университете. Его приятную профессорскую внешность несколько портилолиловое родимое пятно на скуле размером с небольшую сливу. Узнав в нем ВсеволодаСергеевича, Григорьев испытал легкий шок, но вскоре успокоился. Даже есликто-то из группы следил за ними, вряд ли можно было найти в этом случайномзнакомстве нечто подозрительное. К тому же оба перед прямым контактом хорошопроверились и убедились, что никаких “хвостов” рядом нет.

После ужина в просторной, увешанной пыльными пестрымиковрами палатке Маша вместе с остальными туристами увлеченно разучивалабедуинские танцы, Григорьев тихо беседовал с польским профессором в уголке. Онисидели очень близко, голова к голове, и говорить приходилось на ухо, посколькузвучала громкая музыка.

Повод был действительно важный. В конце июля планироваласьвстреча на высшем уровне. Президент США Джордж Буш и президент СССР МихаилГорбачев должны были подписать Договор о взаимном сокращении стратегическихвооружений. С обеих сторон велась лихорадочная подготовка, заседали комиссии,подкомиссии, рабочие комитеты, готовились горы аналитических справок и прочихдокументов. С обеих сторон в силовых структурах были люди, для которыхподписание договора стало бы глобальным, оскорбительным поражением.

Кумарин был заинтересован в успехе переговоров прежде всегопотому, что хотел добить и уничтожить старую советскую номенклатуру, верхушкуКГБ, МИДа, Министерства обороны, всех этих инфантильных маразматиков,генералов, членов Политбюро, которые никак не могли наиграться в свою ядерную“Зарницу”. Это был редкий случай, когда его интересы полностью совпадали синтересами Билла Макмерфи, который, в свою очередь, тоже устал от таких жемаразматиков в ЦРУ. Оставалось только помочь друг другу.

Сидя на пестрых циновках в уголке бедуинской палатки,посреди ночной пустыни, под треньканье арабской музыки, двое пожилыхблагообразных туристов, двое случайных знакомых, по документам один американец,другой поляк, почти неслышно шептались по-английски, улыбались, хмурились. Разговорих длился всего минут тридцать.

Когда танцы кончились и пора было рассаживаться по джипам,экскурсовод-араб крикнул, что перед дорогой советует разойтись на несколькоминут – леди в одну сторону, джентльмены в другую.

Кумарин и Григорьев перелезли через пологий зыбучий холм,отошли от остальных метров на двадцать.

– Правда, если договор будет подписан, они взбесятся ипустят в Москву танки, им терять нечего, – задумчиво произнес Кумарин, поливаяпесок звонкой струйкой, – а, как вы думаете?

– Вот тут они себя и прикончат, – ответил Григорьев, пускаясвою струйку значительно выше и дальше.

– Почему? – недоверчиво нахмурился Кумарин и сталзастегивать ширинку. – Танки-то пока у них, армия их, это главное.

– Главное не это, – покачал головой Григорьев и поморщился,пытаясь справиться с застрявшей молнией, – главное – умение драться ирисковать. А они воспитаны в страхе, они умеют интриговать, строить козни,льстить, лгать, добивать лежачего. Для открытой драки они слишком изнежены итрусливы. Если они решатся на серьезную заваруху с танками, то сами же первыеиспугаются до смерти, – Григорьев застегнул, наконец, штаны и посмотрел вчерное небо, усыпанное гигантскими выпуклыми звездами. – Да, все забываюспросить, что у вас с лицом?

– Ссадина, – объяснил Кумарин. – Нырял без маски, ободралсяо кораллы. Доктор в отеле замазал какой-то лиловой гадостью. Получилось оченьпохоже на родимое пятно. Отличная “особая примета”, сразу бросается в глаза.Ваша дочь, например, запомнит меня как польского профессора с большим родимымпятном на скуле. Если вообще запомнит.

– Папа, ты где? – донесся тревожный крик Маши. – С тобой всев порядке?

– Да, дорогая, сейчас иду!

– Красивая у вас выросла девочка, – заметил Кумарин чутьслышно, по-русски.

– Никогда ее не трогайте, – ответил Григорьев еще тише, тожепо-русски.

– Не буду, – Кумарин улыбнулся, сверкнув в темноте зубами, –даю вам честное слово, не буду.