— Данилов, я никак не могу приехать, — сказала Марта ссожалением, — я бы приехала, но… никак не мог.

— Я понимаю.

— Гони в шею своего Сундукова, сядь и подумай. У тебя этохорошо получается, я знаю.

— Данилов! — заорал из гостиной Веник. — Данилов, дай мнеочки! Ни х… не вижу, а там хоккей идет!

— Данилов, — предостерегающе сказала Марта из трубки.

— Пока, — попрощался он.

Он дал Венику очки, закрылся в кабинете, и ему даже удалосьдва часа поработать.

Он умел ни о чем не думать, сосредоточиваясь только наэскизе будущего дома, состоящего из одних ломаных линий, а Данилов видел еготаким, каким он будет, — объемным, выпуклым, с чистыми глазами окон иудлиненной крышей.

Новый заказчик увлекался астрономией, и в крышепредполагалось место для телескопа. Заказчик был крупный промышленник, в прошломслуживший в Пулковской обсерватории.

Данилов отлично представлял себе, как он, устав от своихфабричных дел, взбирается по винтовой лестнице в личную обсерваторию,настраивает телескоп и полночи рассматривает небо. Может, даже проводиткакие-то вычисления и торопливо записывает их на бумажке.

По слухам, его пожертвования бывшей работе как раз равнялисьтой сумме, что отпускалась на нее из бюджета.

В первом часу, решив, что можно попробовать лечь спать —вдруг что-нибудь из этого выйдет? — Данилов выставил Веника.

Веник не шел, скулил, ругался, но Данилов был неумолим, итому пришлось убраться.

В спальне было холодно — окно приоткрыто. Из него несломорозом и запахом снега. Данилов закрыл окно, поправил штору — он терпеть немог беспорядка, и зажег свет.

Как будто железный кулак ударил его под дых.

Стало нечем дышать, и пальцы свело сильной судорогой.

Красное на белом.

Странные тропические цветы, хищные и безжалостные.

Неровные кровавые пятна на очень белой, не правдоподобнобелой блузке.

Много лет ему вспоминалась не кровь, а именно эта неправдоподобно белая блузка, которая была на его жене, когда она умерла.

Эта блузка в кровавых пятнах лежала теперь на его постели.Той самой, где он собирался спать. Той самой, где он всегда занимался любовью сЛидой.

Он закрыл глаза, понимая, что не бредит, что откроет их иувидит то же самое — красное на белом, — и будет еще хуже, потому чтореальность этого красного на белом еще раз ударит его.

Он открыл глаза. Ничего не изменилось. Оно лежало на егопостели.

Принуждая себя, он сделал шаг, потом еще один и оказалсясовсем близко.

Вот оно. Вот.

Это была не блузка. Это была концертная рубаха, егособственная, неизвестно зачем хранимая. На ней пятнами цвела кровь, оченькрасная и свежая.

Данилов осторожно, контролируя каждое собственное движение,взял рубаху за воротник, вынес из спальни и сунул в первый подвернувшийся подруку пакет, затолкал изо всех сил. Потом швырнул пакет в мусорное ведро, сел ибыстро закурил.

Руки у него совсем не дрожали.

Ночью ему было так плохо, что несколько раз он подходил кзеркалу, проверяя, не сошел ли с ума. Неизвестно почему, но он был уверен, что,если сойдет с ума, зеркало непременно покажет это, он увидит и поймет. Однакозеркало отражало его в черном свитере с задранными рукавами, привычном иобыкновенном, как зубная щетка. Он смотрел на свитер, и в голове легчало, какбудто свитер был свидетельством того, что все нормально, все обойдется.

Один раз он полез в пакет, сунутый в мусорное ведро. Белаяткань, огромный ком, лежала там, внутри. Напрасно он думал, что ему показалось.

Наверное, если б показалось, было бы еще хуже — хотя куда ужхуже! Если б ее там не было, он уверился бы в том, что сходит с ума.

Он не может позволить себе сойти с ума. Слишком многорадости это доставит родителям и разным «друзьям детства».

Он представил, как они судачат. Он сошел с ума. Этим все идолжно было кончиться. Эта дикая жизнь, без семьи, без друзей, без прошлого!Наверное, это началось уже давно. Наверное, когда он перестал играть. Что выговорите, а с виду такой приличный молодой человек, такой спокойный ивыдержанный!.. Бедная мать, только этого ей не хватало!..

Он не сойдет с ума.

Он не может оставить Марту с ее ребенком. На Петрысиканикакой надежды нет, это уж точно.

Он курил, и пепельница была полна, а он не мог выброситьокурки, потому что в мусорном ведре лежал пакет, а в нем огромный белый ком снеровными пятнами крови.

Кончились сигареты, и он не сразу вспомнил, где лежитзапасной блок, а вспомнив, полез на полку и вывалил на пол все ее содержимое.Сигареты упали сверху, Данилов посмотрел на них с отвращением.

На полке лежали какие-то хозяйственные бумаги — счета засвет, телефон и квартиру, — и еще фотографии, целый пакет. Падая, пакетраскрылся, фотографии разлетелись по полу, раскрасив в не правдоподобно яркиецвета светлый чистый паркет.

Данилов сел на пол и стал собирать фотографии. Марта должнабыла их забрать и забыла. Он не любил фотографий, особенно своих.

Марта обожала снимать его, и он злился, хотя не подавалвиду. Вот он садится в машину. Лето, жара, солнце в глаза, соседнего дома почтине видно.

Вот Марта с палкой шашлыка в зубах, как людоедка на острове.Вот они оба — этакая романтическая парочка в темных очках и шортах — упамятника тысячелетию России в Новгороде. Туда-то они как попали?! Он совсемзабыл. Какой-то пляж, подмосковный, бедный, замусоренный — а это где? Он незнал. Вот это понятно, это Кратово, осень, Надежда Степановна в шали, Марта вчерном свитере и тяжелых ботинках. Вот опять он, вид надутый и важный, какое-тоофициальное мероприятие, на которое он зачем-то таскал Марту. Это Ярославль —высокий берег, бархатный газон, Волга «без конца и без краю». У Мартынапряженное, очень бледное лицо, почти незнакомое.

Ярославль он помнил очень хорошо.

Ползая на коленях, он собрал фотографии, сел прямо на пол истал смотреть еще раз, тасуя, как колоду карт. Сочные цвета приторногообманщика «Кодака» как будто разгоняли мрак в голове.

Ну и пусть таких красок никогда не бывает на самом деле,зато на них весело и легко смотреть.

«Кодак» помог. Внезапно Данилов стал соображать и удивилсядаже, почему не соображал так долго.