– Что это вы так… взбаламутились, Оленька? Вот полежу,отдохну, да и стану опять…

Ольга сжала его руку, погладила по заросшей седой щетинойщеке:

– Григорий Матвеевич, вы лучше молчите… Вам нельзяутомляться.

Стариковская лапка в Ольгиной ладони дрогнула:

– Как… хорошо. Хорошо, голубушка…

– Что?

– Что мы повидались. Скучаю я без вас, Оленька, так скучаю.Письма по три раза перечитываю, в шкатулке храню, где покойной Марьи Никитичныписьма, там и ваши. Рад, что… что… рисуете… что… в Москве…

Исчерпав запас сил, Григорий Матвеевич прикрыл глаза. Ольгамолча гладила его по руке. Григорий Матвеевич, кажется, на пару минут задремал,потом открыл глаза, заволновался:

– Оленька! Ключи-то! Ключи! Ах, пень старый!..

– Какие ключи, Григорий Матвеевич?

– Да вот эти самые… от квартиры… только беспорядок… уждавно… не ждал… Вы… не обессудьте.

Он попытался сесть на кровати, но тут же опять откинулся наподушку. На лбу выступила испарина, дыхание сделалось частым, тяжелым.

Ольга склонилась над стариком, поправила простыню:

– Все хорошо, Григорий Матвеевич, все хорошо… Мне ключи ненужны, я тут, с вами посижу… Отдыхайте, все в порядке…

– Нет-с, ночевать тут я вам не позволю… Не позволю, и какхотите… Вот отдохну, и мы с вами… Как раньше… По улицам гулять…

Старик улыбнулся и снова закрыл глаза. Больше он в сознаниене приходил.

Московские гостинцы – конфеты, сервелат, лимонную карамельБабаевской фабрики, которую Григорий Матвеевич так любил, – Ольга раздалабольничному персоналу. Получив в загсе свидетельство о смерти, она поехала наквартиру учителя. Нужно было привезти костюм для похорон.

В квартире было действительно не прибрано. Вещи кучейсвалены в углу, на кровати – ворох несвежего белья, на тумбочке – какие-тогрязные кружки с остатками чая, скрюченная, засохшая сырная корка… Везде следызапустения. Значит, вот так он жил эти последние месяцы. Значит, вот так… Лежалтут совсем один – старый, больной… А Ольга ничего не знала. Верила его бодрымписьмам, думала, как встанет на ноги и уговорит Григория Матвеевича приехать кней в Москву погостить, как они будут ходить по музеям, разговаривать обо всемна свете, чаевничать допоздна…

…На кладбище до одури пахло черемухой, пели птицы. Ночьюпрошел дождь, и все было чистое, умытое, свежее. Ольга стояла над открытоймогилой. За спиной у нее топтался кладбищенский рабочий с цигаркой в зубах.

– Ну что, зарывать, что ли?

Ольга бросила на крышку гроба горсть земли и отошла всторону, давая рабочему место. Ну вот и все. Бумаги Григория Матвеевича,несколько картин и пачка фотографий упакованы и сданы в камеру хранения навокзале. Вечером Ольга увезет их в Москву. Больше ее здесь ничего не держит, несвязывает с прошлым. Счет закрыт. Она заберет детей, начнет с ними новую жизньв новом месте и никогда не станет оглядываться назад.

На летучке шеф устроил ей жуткий разнос.

– Громова, ты работаешь плохо. Плохо! – Грозовский вышагивалвзад-вперед по кабинету, видно было, что всерьез злится. – Ты вообще неработаешь! Уезжала на три дня, вернулась через неделю, ни хрена не сделала. Тыдумаешь, я тебе деньги просто так буду платить?

– Дим, да почему плохо-то? Нормально Громова работает, –попыталась вступиться за Ольгу Дарья. – Пивняки, слава богу, довольны этими,как они… Гоблинами.

Но Грозовский был другого мнения.

– Хрен бы с ними, с гоблинами!.. Пивняки – это один – одинзаказ! И не самый большой! Слава тебе господи, хоть бармалеек с бармалейчикамиБойко разрулил. А поручали, между прочим, тебе, Громова! Ну? Что ты молчишь?

Ольга сосредоточенно разглядывала носок туфли. Как Дарья еетуфли называет? Ах да, чуни…

– Я предложила свой вариант… Но он, наверное…

– Наверное!..

– Хотя мне показалось…

– Когда кажется, креститься нужно! – сообщил Грозовский. –Народная мудрость.

– Хорошо, я постараюсь…

– Вот иди и старайся. Остальные тоже свободны.

Остаток дня Ольга честно пыталась сосредоточиться на рекламестирального порошка, которой ее озадачила Дарья, но ничего не получалось.Полный ступор. То, что слоны Грозовскому не понравились, окончательно ееподкосило. Ольге казалось, она все очень здорово придумала, поняла, как делатьэту треклятую рекламу. Думала, разгадала секрет философского камня. А оказалось– нет. Посмотреть бы, что там Вадим наваял. Может, будет понятно, что от неетребуется.

– Даш! А можно мне посмотреть, что Вадим придумал? Ну, хотьнаправление какое! А то я билась, билась и… ничего. Можно?

– Легко! Сейчас распечатаю! – Дарья пощелкала мышью, ипринтер немедленно начал выплевывать листы. – Бери, смотри, учись.

Ольга вытащила из принтера стопку бумаги, посмотрела… Лицо унее вытянулось.

– Торкнуло, да? – Дарья пристроилась рядом. – Заказчик наобсуждении крокодиловыми слезами плакал. От умиления. Идея заботы и силы. Слон,слониха и слоненок, счастливая семья.

Ольга с ужасом смотрела на Дарью. Что происходит? Она сошлас ума?

– Вадик три дня был национальным героем – такому монструугодил! – продолжала Дарья. – Грозовский с ним только что взасос не целовался.По всей конторе носился, всем в нос его шедевры совал и поучал, что именно такнадо работать! Между прочим, твои первые рисунки он тоже всем в нос пихал. Атеперь вот Вадиковых слонов.

Ольга наконец обрела дар речи.

– Даша… Это мои слоны.

Дарья вскинула бровь, посмотрела на Ольгу поверх очков.

– Не поняла?

Ольга метнулась к столу и принялась рыться в ящиках. Должныбыли остаться эскизы, черновые варианты, она же Вадиму только чистовые отдала…А была еще куча неоконченных слонов, карандашных набросков, сто пятьдесятвариантов счастливого семейства… Да где же они, господи!

Ольга один за другим выдвигала ящики, вытряхивала содержимоепрямо на пол. Ничего! Черт! Черт побери! Они же были! Они совершенно точно былиздесь!

Дарья подошла, уселась в кресло и принялась постукиватькарандашом по колену.