Мне понадобилось время сообразить, что это приглашение, а не команда, – а может, я просто ищу подходящее оправдание тому, что я, вместо того чтобы подыскать язвительный ответ или показать ей средний палец, сказала «да».

* * *

– Не знаю, почему матери непременно хотелось замутить эту фигню, – разглагольствовала Никки всю дорогу, пока мы шли через лес. Жалобы на мать с ее отвратительным выбором друзей и пристрастием к фуршетной еде перемежались подробным перечнем захватывающих дел, ради которых все настоящие друзья Никки ее бросили: теннисный лагерь, художественный лагерь, еврейский лагерь; Ники Кантор в молодежном походе по Большому каньону, Кейтлин Дайер, по расчетам Никки, сейчас шляется по магазинам и койкам по пути на Континент, точно гребаная Вирджиния Вулф или, скорее, будущая бывшая герцогиня Йоркская. (У меня произошел разрыв шаблона, когда я услышала имя Вирджинии Вулф из уст Никки Драммонд.) Никки села на мель в Батл-Крике, утопая среди ничтожеств вроде Келли Чо и Мелиссы Брукнер, которые вообразили, что летний зной перевернул естественный порядок вещей. Она сетовала на влажность, комаров и заросли крапивы, жалившей наши лодыжки, пока мы продирались вперед; на противного чистильщика бассейнов, который имел наглость пялиться в ее вульгарное декольте на секунду дольше положенного; на трудности депиляции линии бикини; на скуку телевизионных повторов мертвого сезона; на наглость родителей, не желающих платить за ожидание вызова на ее личной линии. Она скулила и прихлебывала из маленькой «самолетной» бутылочки с чем-то коричневым и противозаконным, которую сунула под штанину шортов, а я тем временем все глубже и глубже погружалась в сказку, и не только потому, что лес, темный, густой, полный шорохов, сомкнулся вокруг нас и уже впору было оставлять на своем пути хлебные крошки, но и потому, что день приобретал привкус мифа – ту книжную неотвратимость, где непременно надо путешествовать по радуге и проходить через старинный шкаф. Уехав, Лэйси закрыла книжку на середине, оставив меня ждать лесной колдуньи, чтобы исполнить третье желание, или нападения дракона, а теперь Никки вернула в мою жизнь некое подобие магии. Теперь Никки говорила мне, что делать, а я слушалась, будто она была сказочной волшебницей, а я – потерявшимся в лесу ребенком. Вдруг она остановилась, резко оборвав и ходьбу, и разговор, а ведь мне даже не пришло в голову, что бесконечный поток жалоб может указывать на некую нервозность, пока она не смолкла напрочь.

Мы были на краю поляны, в центре которой находилось осевшее сооружение с исписанными граффити стенами и остроконечными осколками стекол в окнах. В паре метров от него стоял накренившийся на бесколесных осях ржавый товарный вагон, заросший бурьяном, будто старинный механический зверь, забравшийся в чащу, чтобы умереть. Пусть он и не напоминал пряничный домик, но все равно казался заколдованным.

Конечно, я знала про старую железнодорожную станцию. Все про нее знали. Ее забросили в семидесятые, когда в наших краях перестали водиться реальные деньги и чужаки стали объезжать эти места стороной. Викторианский шарм, задуманный архитектором, спроектировавшим фигурные чугунные перила и остроконечную крышу, стал достоянием истории и захватчика-леса. Наружные стены украсились надписями краской из баллончика, черными сердечками и несметным количеством членов. В темноте, под платформой, виднелись разрушенные и заросшие сорной травой рельсы; ходили слухи, что здесь обитали мифические калики перехожие с заплечной котомкой на посохе, которые грелись возле подожженных мусорных баков и полосовали друг друга железными ногтями. Станция играла огромную роль в местном детском фольклоре; по мере взросления привидения и бродяги постепенно уступали место шлюхам и наркоманам. Здесь был знаковый объект для всех скучающих подростков не робкого десятка, готовые декорации для ритуала посвящения в тайные сообщества: сходи на заколдованную станцию и вернись оттуда с талисманом, осколком стекла или надорванной оберткой от презерватива. И постарайся не подхватить гепатит. Место силы, где веяло чем-то потусторонним, словно покосившаяся станция умела хранить свои секреты. Священное место, которое Лэйси вполне могла бы превратить в наше, если бы не ее неприязнь к лесу.

Поляну пересекал овраг, на дне которого валялись изогнутые и сломанные рельсы, похожие на ручей в каньоне; Никки устроилась на краю оврага и принялась болтать ногами:

– Он умер прямо тут, ты в курсе?

Теперь поляна очаровывала даже сильнее.

– Мне так сказали. Полиция не хотела выносить на публику, что дело было здесь, ты ж понимаешь. Чтобы не давать идиотам повод устроить тут святилище. Или не спровоцировать волну подражаний. Но мне, само собой, сказали.

Даже зная, что он умер именно здесь, я не могла представить, как меланхоличный Крэйг, отягощенный неведомыми тайнами или повредившийся в уме, тащит в лес отцовское ружье. Поэтичность самоубийства плохо сочеталась с тем приматом, которого я помнила. Невозможно представить, как он сидит в тени заброшенного здания и размышляет о бренности жизни, усматривая экзистенциальный приговор в надписях на стенах «трахни ронду» и «пососи мой член». В самоубийстве, убеждали нас впоследствии, нет никакой поэзии. Оно не для творцов и мыслителей; в нем нет красоты. Но разве не прекрасно умереть вот здесь, где на ржавом металле мерцает лунный свет, а в чаще завывают волки?

Весь год из нас усиленно выбивали подобные мысли, и теперь я гадала, часто ли Никки приходила сюда одна и думала ли она об этом.

Теперь это место принадлежало ей. Крэйг застолбил его для нее. Я даже не хотела знать, почему она пригласила сюда меня… почти совсем не хотела. Но все же сидела рядом с ней. Вот так цепляют и сказки: не оторвешься, пока не узнаешь, что там дальше.

– Самоубийство твоего парня не делает тебя хорошей, – заметила я, потому что не хотела испытывать к ней жалость, считать ее человеком, способным чувствовать.

Она, похоже, не удивилась:

– Забавно, правда? Потому что сначала ты думала, что делает.

Она протянула мне мини-бутылочку со спиртным, но я отмахнулась. Мне было известно, как поступить, если ведьма предлагает отведать ее яблока, – а главное, я завязала с выпивкой. Иначе не убережешься. Хотя с Никки вообще никак не убережешься. Ну я и клоун: ходячее противоречие.

Никки пожала плечами и прикончила содержимое сама, одним глотком, зашвырнув пустой пузырек в канаву. В звоне разбитого стекла было нечто в высшей степени искупительное.

Она болтала ногами. Вокруг пели птицы. Мне на коленку сел комар, и Никки прихлопнула его. От нее разило потом, что меня удивляло. Такие, как Никки Драммонд, не должны потеть.

– Здесь я не лгу людям, – проговорила она. – Так что, может, сейчас ты мне