Доктор Мендес кивает.

– Да. Хорошо.

– И вот Билли пытается набраться смелости и попросить у нее номер телефона. Чуть раньше она улыбнулась и подмигнула ему, поэтому Билли думает, что у него есть шанс. Он пьет кофе чашку за чашкой – куда больше, чем ему хотелось бы, – просто потому, что она подходит к его столу. Он размышляет о том, когда сможет ее снова увидеть, если у него все-таки хватит смелости. А в итоге трусит и сдается. Билли не только плохой дальнобойщик – он еще и трус. Он оставляет солидные чаевые и пишет «Ты красивая» на чеке перед тем, как снова пуститься в путь.

– Бедняга Билли. Теперь он и опаздывает, и без девушки.

Где-то по ходу рассказа я подвинулся к краю кресла, даже не осознавая этого.

– И плюс ко всему ему теперь постоянно приходится останавливаться справить нужду из-за всего того кофе, что он выпил, пытаясь поговорить с Таней.

– Тэмми.

– А, да. Тэмми. И теперь он серьезно опаздывает. К тому времени, когда он добрался до Нэшвилла, он должен был уехать намного дальше. Но он был в Нэшвилле, и Соусная Команда въехала прямо в него. Перед ним стоял минивэн с пуховыми подушками и коробками с орешками. Если бы они въехали в него, то остались бы живы. Но вместо этого они столкнулись с Билли. Неудачником Билли.

Повисает долгое молчание. Я тру пятно на штанах.

– В этой истории ты не был причастен к их смерти, – говорит доктор Мендес.

– Не был. В этой истории.

– Как ты себя чувствуешь после того, как рассказал ее?

– Так, словно я вру нам обоим.

– Почему?

– Потому что все было не так.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что знаю.

– Откуда?

– Знаю.

– Откуда?

Я вздыхаю.

– Ладно, я не знаю.

Перед тем как доктор Мендес снова заговаривает, проходит еще несколько минут грустного молчания.

– Наш разум ищет причинно-следственную связь, потому что предполагает порядок во вселенной, которого на самом деле может и не быть, даже если ты веришь в какие-нибудь высшие силы. Многие предпочтут принять ни на чем не основанную вину, нежели признать факт, что в мире нет порядка. Хаос пугает. Как и капризная жизнь, в которой плохое случается с хорошими людьми без видимых на то причин.

Это точно.

– Парейдолия, – говорю я.

– Что?

– Парейдолия. Одно из моих любимых слов. Это когда разум создает знакомый образ, хотя на самом деле его нет. Например, когда видишь лицо на Луне. Или облака в форме зверей.

Доктор Мендес улыбается и говорит по большей части самому себе:

– Парейдолия. Какое красивое слово.

– Но не обязательно для чего-то красивого.

– Но не обязательно для чего-то красивого.

Иногда на несколько секунд я забываю, что их больше нет. Услышу в школе что-то о предстоящих танцах или выступлении в театре, прочитаю о выходящем фильме или видеоигре, о чем-то, чем мы с ними любили заниматься – и пробегает искра восторга. И испаряется она так же быстро, как появляется, будто даже у воздуха больше прав на мое счастье, чем у меня. Кажется, чем больше времени проходит после их смерти, тем реже это должно происходить. Но на деле пока лето переходит в осень, это случается только чаще.

Я слышал, что у людей, потерявших конечности, бывают фантомные боли. Отсутствующая часть тела болит и зудит так, словно тело забыло, что ее больше нет.

У меня целых три фантома.

Мы сидим в помещении, хотя и не должны бы. Нам следовало бы наслаждаться отличным теплым вечером. Уходящее лето – моя любимая часть сезона. Умеренно теплые дни, тихие свежие ночи с медленным стрекотанием кузнечиков и утро, как прохладный шелк на коже. В это время я обычно гуляю, чувствуя себя счастливым без каких-либо причин. Но не в этом году.

Мы в библиотеке Белвью. Это новое современное здание, и над нами на проводах парят дюжины птиц, вырезанных из деревьев, вырубленных для очистки территории около библиотеки. Так же мы поступаем и со своими воспоминаниями, когда нашу жизнь разносят в щепки и проходятся по ней бульдозером. Мы вырезаем из них птиц и развешиваем их так, будто они все еще летают.

Джесмин сидит напротив меня. Она что-то сосредоточенно смотрит и слушает, надев наушники, в своем ноутбуке. Я должен работать над эссе о Тони Моррисоне по английской литературе, но Джесмин меня отвлекает. Весь день она выглядит расстроенной. Я пытаюсь прочесть выражение ее лица, но пока еще не знаком со всеми оттенками ее эмоций.

Она шмыгает носом. Потом быстро вытирает глаза тыльной стороной ладоней. Притвориться, что не заметил, или сказать что-нибудь? Я решил что-нибудь сказать.

– Привет, – шепчу я.

– Привет, – шепчет она в ответ дрожащим голосом и снова вытирает глаза.

– Не хочешь прогуляться на воздухе?

Она кивает, закрывает ноутбук и, не глядя мне в глаза и не убирая упавшие на лицо волосы, кладет его в сумку. Я быстро собираю свои вещи и иду за ней на улицу, где она садится на лавку, положив сумку у ног.

Я жду, пока она скажет что-нибудь, но она молчит.

– Я сделал что-то не так? – спрашиваю я.

Несколько секунд она не отвечает, наблюдая за проезжающими машинами. И наконец говорит:

– Я хочу, чтобы ты был полностью честен со мной.

– Хорошо. – Я тревожно ерзаю.

– Ты кому-то говорил, что мы встречаемся?

Мне становится холодно, во рту пересыхает.

– Нет. Нет. Какого черта? Да и кому я мог бы сказать?

– «Кому я мог бы сказать» звучит не слишком успокаивающе. Если парень хочет похвастаться девчонкой, он может рассказать об этом и доставщику пиццы.

Я сознательно хочу выглядеть честным, и я честен. Проблема в том, что чем сильнее ты пытаешься выглядеть достойным доверия, тем меньше таким кажешься.

– Джесмин, я клянусь. Что такого ты услышала?

– Сегодня на теории музыки Керри заявила, что мы с тобой встречаемся, причем начали встречаться еще до смерти Эли.

Ничто не может содрать с тебя одежду и оставить лежать голым и побитым так, как новость о том, что кто-то умышленно распространяет о тебе лживые слухи. Наверно, именно поэтому люди так и поступают. Люди, которые тебя ненавидят. Растущая волна ярости и унижения поднимается в моей груди.

– Да уж. И кто же способен распространять такой слух!

– Адейр? Почему ты так думаешь?

– Она ненавидит нас обоих.