Я рассказала о своем детстве, о том, как и чему меня учили в семье и в школе. Призналась в том, что увлекаюсь вышиванием, и меня очень вдохновила красота природы заснеженной планеты. Так что прямо-таки руки чешутся сделать на основе фотографии долины вкусных ягод удобную схему для вышивки крестиком и сразу же вооружиться пяльцами, канвой, набором ниток и иглой. Я бы с удовольствием вышила пасущееся в долине стадо черных животных, похожих на буйволов. А еще хотела отдельной картиной изобразить белого хищника на скале, который чуть меня не съел. Синеглазый зверь так красив и грациозен, что я не осталась в обиде на покушение, тем более, к счастью моему и благодаря заступничеству Ланса, оно не увенчалось успехом охотника.

– А еще я умею ездить верхом на лошади, грузить в машину для продажи тяжелые ящики с яблоками или грушами, мешки с картошкой. Люблю петь и плясать, но лишь наедине сама с собой. Не уверена, что у меня хоть сколько-нибудь хороший голос. Да и не думаю, что я танцую лучше неуклюжего циркового медведя. Про вышивание я рассказала. Шить тоже могу помаленьку – строчить на старенькой машинке. Бабушка научила вязать носки и варежки. Умею правильно сажать яблони… И если что-то в доме надо починить – полочку повесить, врезать дверной замок, я тоже справлюсь. По электрике не очень, смелости не хватает научиться вешать люстры, а мама умеет.

– Как я понял, тебя готовили к выживанию в суровых условиях, – Ланс отхлебнул горячей воды из складной самогреющейся кружки и с уважительным вниманием посмотрел на меня.

– Суровых… Если мерить в масштабах земного шара, то я жила не в самых трудных условиях. Не на Крайнем Севере и не в пустыне Сахара. Просто так вышло, что меня с ранних лет учили справляться по хозяйству без мужика… Извини, если тебе оскорбительно это слово… Без мужчины. Но мой отец… Не знаю, как сказать, он и не был мужчиной в доме, и мужиком его тоже не назовешь… Настоящий мужик – крепкий хозяин, у которого в руках любое дело спорится. А мой батя, он был как тряпка, которая всю дорожную пыль соберет, во всех грязных углах поваляется, а ее потом еще и отстирывай. Никакого толку в доме от такого главы семьи, на помощь и не надейся. Мама переживала, что мне достанется муж – лентяй, и хорошо еще, если не пьяница.

– Стыдно… твоему отцу должно было быть, – Ланс приподнял брови. – Было… быть… Похоже, я запутался в земных словах и выражениях. Всему виной усталость. Я выносливее человека, но и мой запас прочности не бесконечен.

– Нет, ты все правильно сказал, – я засчитала ему в жирный плюс попытку отвлечь меня от тягостных воспоминаний. – Эх, это маме приходилось за его выходки со стыда краснеть перед близкой родней и кумушками-сплетницами. Но зато я выросла закаленная, не боюсь тяжелой работы. В противном случае свалилась бы сегодня в начале пути, и ты бы совсем измучился, неся меня сюда на руках.

– А меня с детства учили быть идеальным, безупречным во всем, чтобы я мог служить достойным примером для других, – признался Ланс, и его красивые серые глаза на миг стыдливо спрятались от моего взгляда. Он посмотрел на наш “очаг”, возле которого мы сидели на полу, как коренные жители Крайнего Севера в чуме. Тихонько вздохнул, прежде чем продолжить свой рассказ. – Мне были непростительны детские шалости, праздное времяпровождение. Любому занятию, даже игре со сверстниками, надлежало иметь обоснование в виде некоей важной цели. О ее реализации я потом отчитывался перед родителями, гувернерами и педагогами.

В горле практически сразу пересохло. Это все так сильно отличалось. Мы были словно день и ночь, которые не должны были встретиться. Разные миры, разные судьбы, разное будущее… Но все же волей судьбы мы оказались вместе. Я была благодарна ей за такой подарок и готова простить провидению все невзгоды, свалившиеся мне на плечи.

– Мне трудно представить то, о чем ты рассказываешь, – искренне призналась я скромным полушепотом. – Точнее, то, как можно так жить. Что это за детство, подчиненное невнятным целям?

– Меня готовили к великой судьбе. Учили не совершать ошибок. Говорить и действовать так, чтобы каждое произнесенное мной слово и каждый совершенный мной поступок не могли подлежать осуждению или быть неправильно, двояко, истолкованы.

– Не могу представить. Извините, ваше благородие. Все это в моей простонародной человеческой голове не укладывается. От тебя требовали невозможного. Думаю, каждый бы хотел не совершать ошибок. Но порой нам кажется, мы что-то делаем правильно, а жизнь нам вскоре показывает, что на самом деле все наоборот. И что же теперь, биться головой о стенку из-за каждой ошибки?

– Когда твоя ошибка может быть приравнена к государственной измене или сочтена тягчайшим преступлением, ты поневоле начнешь мыслить несколько иначе обыденного, – сделав глубокий вдох, начал объяснять Ланс. – Попробуешь настроить свой разум на генерацию максимально точных решений. Не говоря уже о том, что твоя собственная совесть вынудит очень хорошо постараться не допустить, чтобы по вине твоей невнимательности или неточного расчета произошла трагедия. Да, ты права, Снежана, проще научиться прикреплять к потолку светильники, чем жить так, как много лет живу я. Но у каждого существа во вселенной своя особая роль – таковы слова премудрых хранителей сакральных знаний.

– Не знаю, что мне сейчас чувствовать… Жалеть тебя? Гордиться тобой? Или все сразу? Я как будто стою на шаткой стремянке, держу в руках абажур и думаю, как соединить провода, чтобы потом все не закоротило, – поняв, что сморозила глупость, я больно прикусила губу.

Ланс встал, и я автоматически поднялась с теплой пленки вслед за ним. Не без сожаления рассталась со складной кружкой, о которую грела ладони. Дыхание замерло. Адмирал так пронзительно смотрел на меня, что сделалось немного страшно. Слегка прищуренные серые глаза отливали сталью в холодном голубоватом свете фонаря-обогревателя.

– Приятно, когда тебя уважают и хвалят, – тише обычного произнес Ланс, его наполнившийся бархатистыми нотками голос прозвучал вкрадчиво и, пожалуй, немного застенчиво. – Но не менее важно знать, что тебя есть кому пожалеть. Важно чувствовать, что в темном уголке, куда не проникают лучи твоей славы, рядом с тобой останется тот, кто тебя ценит не только за общеизвестные заслуги. Понимание и сочувствие… Получая их в качестве живого и скорого отклика, легче не совершить роковой ошибки.

– Я стараюсь понять тебя, Ланс… Вот честно… Но у меня не то воспитание и образование, чтобы постичь все, чему тебя учили с детства. Наверное, в твоих глазах я – дикарка. А вот я сама только представлю твое обучение, и мне все кажется диким. Странно, не правда ли? Потому, видно, не суждено мне тебя понять. Мы не только с разных планет, но как будто еще и с разных полюсов вселенной. Мы как те проводки, которые нельзя соединять, иначе люстру закоротит, лампочки перегорят или, того хуже, лопнут.

– Ты меня понимаешь, я это знаю, – Ланс шагнул ко мне, и мысок его сапога едва не раздавил наш маленький теплый очаг. – Имея равное воспитание и образование, можно оставаться абсолютно чужими друг для друга, а можно наоборот. Я не сразу это понял. Недаром говорят: сияние славы ослепляет. Не думал, что может быть настолько приятно чувствовать себя слабым, и более того – побежденным. Но это так. Мне нужно и дальше ощущать твое сочувствие, сопереживание, чтобы не сдаваться и продолжать свою борьбу.