Менее восторженный, чем Алиса, наблюдатель отметил бы, что во всем, что касается обслуживания, «Пансион Готхильфа» редко оправдывает самые обычные ожидания — и это еще мягко сказано. Омлет поджарен на дешевом постном масле, хризантемы в армянских вазах нужно было выбросить еще позавчера, а прикосновение к постельному белью выдает его возраст и многочисленные стирки. Работница-арабка в расшитом платье убирает не слишком тщательно и, время от времени, когда из-за неразберихи, болезни или других временных трудностей мать забывает платить ей зарплату, Джамиля вообще не выходит на работу. Чернявая дочка убирать отказывается наотрез. Светленькая, благодушно улыбаясь, медленно елозит по полу щеткой пылесоса, вот только щетка не лезет под слабо греющие радиаторы отопления…

В этом месте отсутствует роскошь, которую можно купить за деньги, — скажет Алиса, — но в нем есть особенная атмосфера. Этот дом будто медом склеивает веки и приглашает входящих под его своды окунуться в мир грез. Похоже, что грезы гостей не уехали вместе с ними, их шепот все еще слышен среди камней: грезы тех, кто приезжал искать сокровища Храма и царей; тех, кто надеялся найти для себя корону в Иерусалиме, и тех, кто стремился его спасти.

Со двора слышатся колокольчики смеха. Это глухонемой акробат учит девочек ловить и бросать мяч вслепую. Глаза старшей завязаны красным шарфом; младшая от шарфа отказалась, но глаза ее честно зажмурены. Издали доносится звон церковных колоколов; он сливается с боем старых часов на стене библиотеки. В библиотеке Шаи собраны сотни томов, доступных всем желающим. Отец девочек всматривается в каждого, кто приходит покопаться в книгах, словно желая запечатлеть в памяти образ человека с книгой в руках.

«Мои найденыши», — называет Шая свои книги, большая часть которых была подобрана на улице. Тома на иврите, английском, французском, русском, немецком, венгерском, польском и сербском языках. Тома в коричневых обложках с золотым обрезом, на языках, которых их любящий хозяин не знает; но он не выносит вида выброшенных книг, хозяин которых умер. «У меня они, по крайней мере, обретут дом», — говорит Шая серьезным тоном.

Рука судьбы забросила мальчика-беженца — единственного сына у матери — в Палестину. Страстная любовь к иерусалимской красавице, старше его на шесть лет, привела его в этот утопающий в зелени дом. Но та же рука могла бы действовать и по-иному. Шаю легко представить совершенно другим: Шая Готхильф — житель Манхеттена, журналист и остроумный мыслитель; Шая — художник; профессор Шая Готхильф, излагающий свои широкие взгляды по всей Америке, и в европейские столицы его тоже частенько приглашают. У Шаи богатое воображение, он с легкостью примеряет на себя любое из этих воплощений. Ему даже не надо о них говорить — Алиса сама читает его мысли, ловит на лету облачка его иллюзий, и восторг переполняет ее.

Кто-нибудь другой, одари его судьба такими же выдающимися способностями, полагал бы, что стены гостиницы для него узки. Но только не Шая! Он не чувствует себя обделенным: ведь богатство в душе человека, а не снаружи. Гостиница, даже такая маленькая, это целая вселенная — тонко чувствующей душе здесь скучать не приходится. Шая часто повторяет старшей дочке, что «настоящая ее школа здесь», и никогда не ругает за пропуски уроков в обычной школе.

«Не раз и не два возвращалась она из школы в слезах, — говорит он без всякого огорчения, совершенно не сердясь. — Здесь же, среди людей, которые ее знают и любят, она может постигать настоящую науку в спокойной обстановке — именно так учились дети в прежние времена». Шая полагает, что «учебные заведения слишком оторваны от реальной жизни». Однако, когда младшая дочь попросила записать ее в престижную школу-интернат и даже заранее, без ведома родителей, сдала вступительные экзамены, он благословил ее на этот шаг и, с большим трудом, но все же оплатил учебу. «Дети, как растения, — объяснял он. — Кактус, если его слишком много поливать, сгниет, а другое растение при таком же поливе высохнет и завянет. Родители прежде всего должны быть хорошими садовниками».

А может, ему и надо было стать садовником?.. Вот и жажду своих гостей он умеет утолить: рюмкой вишневого ликера собственного приготовления; мудрым словом; поучительной цитатой. Не скупится на добрый совет кибуцникам-молодоженам, гостям проходящего в городе фестиваля, старичку-репатрианту, комнату которого оплачивает Еврейское агентство «Сохнут», пока не найдет ему более подходящее жилье. И только на своей губной гармошке Шая никому не дает играть, даже, если очень просят. Зато летними вечерами, когда окна открыты, по улицам Бейт а-Керема далеко разносится мелодия «Блуждающей звезды».

Несмотря на многолетнее сотрудничество с Алисой, меня не перестает удивлять ее способность к словесным ухищрениям. С какой ловкостью она, наивно трепеща ресницами, переключает внимание на катышки пыли под радиаторами, чтобы мы не заметили использованных кондомов под кроватью. Легкой грязнотцой она отвлекает нас от более крупной мерзости — знает, что, указывая на пыль, она тем самым создает иллюзию честности.

Быстро миновав стойку регистрации пансиона, Алиса оставляет за ней Эрику — мать семейства, которая сетует на свое «слабое сердце», подобно романтической героине девятнадцатого века. «Между нами разница в шесть лет», — замечает мама вскользь. Родители оба признаются в этих шести годах, хотя на самом деле она старше него на целых девять. Алиса, как, впрочем, и все остальные, предпочитает побыстрее проскользнуть мимо стенающей матери, чтобы подставить свои уши под амбициозные разглагольствования отца.

Ей удобно не замечать, что маленькая девочка в нарядном платьице две недели не мыта; а вторую, не шибко способную к наукам, оставили дома на хозяйстве, и она ползает на четвереньках и пачкает руки, собирая использованные бумажные салфетки.

И ни слова о девочках, безнадзорно водящих дружбу с чужими. Ни звука о громких скандалах родителей с Джамилей, ни словечка о том, как эти двое без конца мучают друг друга препирательствами. Муж предлагает продать пансион, жена отказывается: пансион — это ее наследство; ее отец, положивший на него жизнь, в гробу перевернется.

При наглухо закрытых дверях муж умоляет, уговаривает, искушает. Гостям не слышно, зато отлично слышно дочкам, как он пускается в описания семейного и личного счастья, которое только приумножится от продажи недвижимости. Мать смягчается, соглашается в принципе, но не сейчас. Всегда «не сейчас». Через год, если все будет хорошо, когда здоровье поправится, когда цена поднимется, пусть сначала появится серьезный покупатель, нужно разделаться с выплатами и, в любом случае, — нельзя же продавать до окончания сезона!

Вот из-за этого ее упрямства мы все и торчим здесь!