– Ах ты дрянь развратная! – подхватил Виттих,старший брат. Вольфгер же, второй по возрасту после Гельфрада, даже не раскрылрта, смертельная ярость лишила его дара речи. Он ударил Адель по лицу.Бургундка вскрикнула. Вольфгер ударил снова, на этот раз наотмашь.

– Не смей ее бить, Стерча! – закричал Рейневанголосом ломким и панически дрожащим от парализующего чувства бессилия, вызванногополунатянутыми штанами. – Не смей, слышишь?

Восклицание подействовало, хоть и не совсем так, как оножидал. Вольфгер и Виттих, на минуту забыв о неверной невестке, подскочили кРейневану, и на него посыпались тычки и пинки. Вместо того чтобы защищаться, онсжался под градом ударов и упорно продолжал натягивать штаны, словно это были ине штаны вовсе, а какие-то волшебные, способные оградить и спасти его от рандоспехи, заколдованный панцирь Астольфа или Амадиса Галльского. Уголком глазаон увидел, что Виттих выхватывает нож. Адель взвизгнула.

– Не здесь, – буркнул на брата Вольфгер. – Нездесь!

Рейневан сумел подняться на колени. Виттих, разъяренный,бледный от бешенства, подскочил и хватанул его кулаком, снова свалив на пол.Адель пронзительно закричала, крик оборвался, когда Морольд ударил ее по лицу ирванул за волосы.

– Не смейте… – простонал Рейневан, – ее бить,мерзавцы!

– Ах ты сукин сын! – рявкнул Виттих. – Нупогоди!

Он подскочил, ударил, пнул раз, другой. Но тут его остановилВольфгер.

– Не здесь, – повторил он спокойно, и было этоспокойствие зловещее. – На двор его. Заберем в Берутов. Девку тоже.

– Невиноватая я! – завыла Адель фон Стерча. –Он меня околдовал! Очаровал! Это волшебник! Le sorcier! Le diab…[27]

Морольд ударом по лицу не дал ей договорить и буркнул:

– Заткнись, гулящая. Еще успеешь накричаться. Погодималость.

– Не смейте ее бить! – вскричал Рейневан.

– Ты тоже, – угрожающе спокойно добавилВольфгер, – еще успеешь накричаться, петушок! А ну на двор их.

Спускаться с мансарды надо было по довольно крутой лестнице.Братья Стерчи просто скинули оттуда Рейневана, он свалился на лестничнуюплощадку, разломав при этом деревянные перильца. Не дав подняться, они сновасхватили его и вышвырнули прямо на двор, на песок, украшенный испускающими парсвежими кучками конских яблок.

– Гляньте-ка! Нет, вы только гляньте, – проговорилдержавший лошадей Никлас Стерча, почти мальчишка. – И кто это тут к намсвалился? Никак Рейнмар Беляу?

– Грамотей мудрила Беляу, – фукнул, останавливаясьнад поднимающимся с песка Рейневаном, Иенч Кнобельсдорф по прозвищу Филин, куми родня Стерчей. – Языкастый мудрила Беляу!

– Поэт сраный, – добавил Дитер Гакст, еще одиндружок семьи. – Тоже мне Абеляр!

– А чтоб доказать ему, что и мы не лыком шиты, –сказал спускавшийся с лестницы Вольфгер, – поступим с ним так же, какпоступили с Абеляром, пойманным у Элоизы. Тютелька в тютельку так же. Ну как,Белява? Как тебе нравится стать каплуном?

– Отъ…сь, Стерча.

– Что? Что? – Вольфгер Стерча побледнел ещебольше, хоть это и казалось невозможным. – Петушок еще решается раскрыватьклювик? Осмеливается кукарекать? А ну дай-ка кнут, Иенч!

– Не смей бить его! – совершенно неожиданнозаорала с лестницы Адель, уже одетая, но не полностью. – Не смей! Не товсем расскажу, какой ты! Что сам ко мне лез, щупал и подбивал на разврат! Заспиной у брата. И поклялся мне отомстить за то, что я тебя прогнала! Вот почемуты теперь такой… Такой…

Ей не хватало немецкого слова, и вся тирада пошла насмарку.Вольфгер только расхохотался.

– Ишь ты, – съехидничал он. – Кто ж станетслушать французицу, распутную курву. Давай кнут, Филин.

Внезапно двор почернел от ряс августинцев.

– Что тут происходит? – крикнул пожилой приорЭразм Штайнкеллер, тощий и заметно пожелтевший старичок. – Что вывытворяете, христиане!

– Пшли вон! – рявкнул Вольфгер, щелкаякнутом. – Вон, бритые жерди! Прочь! К требнику, молиться! Не лезьте врыцарские дела, не то горе вам, монашня!

– Господи! – Приор сложил покрытые коричневымипеченочными пятнами руки – Прости им, ибо не ведают, что творят… In nominePatris, et Filli…[28]

– Морольд, Виттих! – рявкнул Вольфгер. –Тащите сюда паршивку! Иенч, Дитер, вяжите любовничка!

– А может, – поморщился молчавший до того СтефанРоткирх, тоже дружок дома, – малость за лошадью его протащить?

– Можно будет, но сначала я его отстегаю!

Он замахнулся на все еще лежавшего Рейневана кнутом, но неударил – помешал брат Иннокентий, схвативший его за руку. Рост и фигура у братаИннокентия были весьма внушительные, чего не скрывала даже смиренная монашескаясутулость. Рука Вольфгера застыла, словно прихваченная железными тисками.

Стерча грязно выругался, вырвал руку и сильно толкнулмонаха. Впрочем, с таким же успехом он мог толкать донжон олесьницкого замка.Брат Иннокентий, которого братия называла братом Инсолентием,[29]даже не дрогнул. Зато сам ответил таким толчком, что Вольфгер перелетелполдвора и свалился на кучу навоза.

Несколько мгновений стояла тишина. А потом все набросилисьна огромного монаха. Филин, подоспевший первым, получил по зубам и покатился попеску. Морольд Стерча, отхвативший по уху, засеменил вбок, вылупив подурневшиеглаза. Остальные облепили августинца, словно муравьи. Огромная фигура в чернойрясе полностью скрылась в свалке. Однако брат Иннокентий, хоть ему и крепкодоставалось со всех сторон, отвечал так же крепко и вовсе не по-христиански,совершенно вопреки августинскому закону смирения.

Видя это, не выдержал и старичок приор. Он покраснел каквишня, зарычал аки лев и кинулся в гущу боя, колошматя направо и налевопалисандровым посохом.

– Pax! – верещал он, колотя. – Pax! Vobiscum!Возлюби ближнего своего! Proximum tuum! Sicut te ipsum![30]Сукины дети!