Подъехал Дитер Гакст, остановил коня, спрыгнул с седла. Тоже спустя минуту сделали Вольфгер и Виттих Стерчи.

Никлас тяжело сел. Снова взглянул на свой живот. Крикнул,потом разревелся. Глаза у него начал заволакивать туман. Хлещущая из животакровь смешивалась с кровью зарезанных утром быков и хряков.

– Никлаааас!

Никлас Стерча закашлялся, подавился. И умер.

– Ты – мертвец, Рейневан Беляу, – проревел всторону ворот бледный от ярости Вольфгер Стерча. – Я поймаю тебя, убью,уничтожу, изведу вместе со всем твоим змеиным родом! Со всем твоим змеинымродом, слышишь?!

Рейневан не слышал. Конь, грохоча подковами по доскам моста,нес его в это время из Олесьницы на юг, прямо на вроцлавский тракт.

в которой читатель узнает о Рейневане еще больше, причем восновном из разговоров, которые ведут о нем различные люди, как настроенныедоброжелательно, так и совсем наоборот. В это время сам Рейневан скитается поподолесьницким лесам. Описывать его блуждания автор не станет, так что читательnolens volens должен представить их себе сам

– Присаживайтесь, присаживайтесь к столу,господа, – пригласил членов магистрата Бартоломей Захс, бургомистрОлесьницы. – Что прикажете подать? Из вин, откровенно говоря, у меня нетничего, чем можно было бы похвастаться. Но пиво, ого, сегодня мне прямо изСвидницы привезли. Выдержанное, первого сорта, из глубокого холодного подвала.

– Ну, значит, пива, господин Бартоломей, – потерруки Ян Гофрихтер, один из самых богатых купцов города. – Пиво – нашнапиток, а вином пусть благородные и иже с ними кишки себе квасят… С позволениявашего преподобия…

– Ничего, ничего, – улыбнулся Якуб фон Галль,приходской священник у Святого Яна Евангелиста. – Я ж не из дворян, я –плебан. А плебан, как следует из самого названия, завсегда с народом, сталобыть, и мне пивом брезговать не пристало. А отведать могу, ибо вечерня ужепозади.

Они сидели за столом в большой, низкой, побеленной залератуши, обычном месте заседаний магистрата. Бургомистр на своем привычномстуле, спиной к камину, плебан Галль рядом, лицом к окну. Напротив селГофрихтер, рядом с ним Лукас Фридман, пользующийся успехом зажиточный золотыхдел мастер в модном вамсе и бархатном берете на красиво подстриженной шевелюре,выглядевший совсем как дворянин. Бургомистр откашлялся и, не дожидаясь, покаслуги принесут пиво, начал.

– И что мы имеем? – проговорил он, сплетая пальцына обширном животе. – Что соизволили устроить нам в нашем городе благородныегоспода рыцари? Драку у августинцев. Конные, стал-быть, гонки по улицам города.Заварушку на рынке: несколько побитых, в том числе один ребенок серьезно.Приведено в негодность имущество, испоганен товар. Крупные потери, стал-быть,материальные. Почти до самого ужина ко мне лезли merkatores et institores[31] с требованиями возместить убытки. Вообще-то я обязан отсылатьих с претензиями к господам Стерчам в Берутов, Ледну и Стежендорф.

– Лучше не надо, – сухо посоветовал ЯнГофрихтер. – Хоть и я тоже полагаю, что господа рыцари последнее времясверх меры разбушевались, однако нельзя забывать ни о причинах, ни о следствияхоного. Следствием же, причем трагическим, стала смерть юного Никласа де Стерча.А причина: распущенность и разврат. Стерчи защищали честь брата, гнались запрелюбодеем, соблазнившим невестку и опозорившим супружеское ложе. Правда, онималость погорячились и переусердствовали..

Купец умолк под многозначительным взглядом плебана Якуба.Ибо, когда плебан Якуб давал взглядом понять, что желает высказаться, умолкалдаже сам бургомистр. Якуб Галль был не просто приходским священником здешнейцеркви, но и секретарем олесьницкого князя Конрада и каноником в капитулевроцлавского кафедрального собора.

– Мужеложство есть грех, – проговорил плебан,распрямляясь за столом. – Мужеложство есть также преступление. Но за грехикарает Господь, а за преступления – закон. Самосудов же и убийств неоправдывает никто.

– Вот-вот, – поддержал credo бургомистр, но тут жеумолк и все внимание уделил принесенному в этот момент пиву.

– Никлас Стерча, что нас особо печалит, – добавилГалль, – погиб трагически, но в результате несчастного случая. Однако еслиб Вольфгер с компанией поймали Рейневана де Беляу, то мы, в соответствии снашей юрисдикцией, имели бы дело с убийством. Впрочем, неизвестно еще, не будемли. Напоминаю, что приор Штайнкеллер, жестоко побитый братьями Стерчамиблагочестивый старец, еле живой лежит у августинцев. Если после такого избиенияон умрет, то возникнет проблема. Как раз для Стерчей.

– Что же до преступления чужеложства, – злотникЛукас Фридман вперился в свои унизанные перстнями ухоженные пальцы, – топримите во внимание, уважаемые господа, что это вовсе не наша юрисдикция. Хотьв Олесьнице и имел место разврат, участники оного подчиняются не нам. ГельфрадСтерча, которому изменила супруга, – вассал Зембицкого князя, как исоблазнитель, юный медик Рейнмар де Беляу…

– У нас имел место разврат и у нас имело местопреступление, – жестко проговорил Гофрихтер. – К тому же немалое,если верить тому, в чем стерчева супруга призналась у августинцев. Что, мол,медикус ее чарами околдовал и чернокнижеством довел до греха. Принудил противее желания.

– Все так говорят, – проворчал из глубин кружкибургомистр.

– Тем более, – равнодушно добавил злотник, –когда им приставляет нож к горлу кто-нибудь вроде Вольфгера де Стерчи.Правильно сказал преподобный отец Якуб: мужеложство есть преступление, crimen,и как таковое нуждается в расследовании и суде. Нам здесь не нужна кровнаяместь или побоища на улицах, мы не допустим, чтобы разбушевавшиеся хозяйчикиподнимали тут руку на священников, размахивали ножами и уродовали людей наплощадях. В Свиднице попал в башню один из Панневицей за то, что ударилоруженосца и кордом ему грозил. И это справедливо. Нельзя допустить развратавремен рыцарского произвола и своеволия. Дело должен рассмотреть князь.

– Тем более, – поддержал кивком головыбургомистр, – что Рейнмар из Белявы – дворянин, а Адель Стерчева –дворянка. Мы не можем их выпороть, как каких-то простолюдинов, или изгнать изгорода. Все должен решать князь.