— Кто «она»?

— Да щука моя волшебная, что все желания выполняет...

Иван крепко зажал рот боевой рукавицей. Ему вдруг явственновспомнилось, как стоящий в обнимку с полоненым печенегом Мойшей Емеля вопит:«Закуски нет, Иванушка?! Не беда, исправим! Мне для тебя и ЕЕ не жалко!» А ещевспомнились Ивану рыбьи кости на трактирном столе.

— У тебя память часто отшибает? — поинтересовалсяИван.

— Нет, сегодня впервой такое случилось... Как медовухупили — помню, как печенега полонили — тоже. А дальше — хотьубей... К слову, убивать-то ты меня будешь?

— Что ты, Емелюшка, — ласково сказал Иван, —То шутки наши, богатырские. Ну, мне пора.

И он тоскливо пошел по коридору, вытирая о кольчугуизмазанные в бананах пальцы. Бедный Емеля! Лишился своей единственнойопоры — щуки! А ради кого? Ради него, дурака! Как тут обижаться...

Иван всхлипнул, промакнул глаза носовым платочком и сослепуналетел на бредущего по двору богатыря.

О, это был богатырь, так богатырь! Лицо его было отмеченопечатью аристократизма, булава была украшена каменьями самоцветными, апоходка — почти тверда. От толчка Ивана он упал на землю, но сноровистоподнялся и насупил брови.

— Извиняйте, — буркнул Иван и попыталсяпроследовать дальше. Но богатырь крепко держал его за кафтан.

— Добрый молодец! Вы скверно воспитаны! Вы толкнулибогатыря, находящегося в состоянии жестокого похмелья, и считаете, что это вамсойдет с рук?!

— Я толкнул вас нечаянно, а толкнув —извинился, — ответил Иван, пытаясь освободиться. Богатырь отпустил кафтан,но вслед презрительно бросил:

— Сразу видно, что вы не киевлянин...

— Да! — взвился Иван. — Из-под Мурома я! Ноэто не помешает мне окоротить на голову заносчивого киевлянина!

— Хорошо, — промолвил богатырь довольно. — Вполдень на Куликовом поле. И не забудь мамке с папкой отписать, что погиб отрук Добрыни Никитича.

— Добрыня! — охнул Иван. Но богатырь уже прошел вказарму.

Продолжая свой путь по двору, Иван прикидывал, какподеликатнее сообщить родителям горестную весть. Может, сначала написать всесвежие новости, а в посткриптуме упомянуть: так, мол, и так, убит Никитичем...Или наоборот: сначала сказать, что помер от рук Добрыни, а потом веселопересказать предшествующие собы...

Сегодня у Ивана был невезучий день. Он не заметил группубогатырей, едущих наперерез, и был сбит лошадью того самого толстого богатыря,который давеча так ловко расправлялся с сотоварищами на лестнице. Наткнувшисьна покрытый кольчугой лошадиный бок, Иван-дурак запнулся и упал под конскоебрюхо. Богатырь остановился и с хохотом заявил:

— Попал под лошадь! Ну и добры молодцы шастают понашему двору! Со смеху помрешь!

— Дави его, Илюха! — радостно посоветовал емудругой богатырь.

— Да ладно, пущай живет. Тем паче, по роже судя, землякон мой.

Иван потряс головой и сел под лошадиным брюхом. Посмотрелвверх и поморщился. Позор! Даже не конь добрый его сбил, а добрая кобыла.

— Славная у тебя лошадь, Илюшенька, — подал темвременем голос тот богатырь, что советовал задавить Ивана. — Будь этакобыла конем, была б ей цена триста рубликов.

— Ха! Эта лошадь отродясь конь, а цена ей —пятьсот рублей! — не моргнув глазом соврал Илья. — Эй, добрыймолодец, долго будешь под моим конем разлеживаться?

Иван-дурак вылез из-под лошади, раздвинув спускающиеся,видно для маскировки, до самой земли звенья лошадиной кольчуги, и ехидноответил:

— Был бы конь — сразу б вылез! Искал я, за что тыпятьсот рубликов отдал, а нашел только на триста!

Наступило гробовое молчание. Илья поднял булаву, потряс ею,потом сдержался и коротко произнес:

— Ровно в полдень...

— На поле Куликовом, — поддержал его Иван. И,понимая, что помирать все равно придется, добавил, куражась:

— Только не подводи своего коня к моему Гнедку. Он уменя, как огонь жарок, не устоит!

— Не люблю я земляков убивать. Да придется, — совздохом сообщил богатырь. — Пока, муромчанин!

«Земляков?..» — понял вдруг Иван.

— Илья Муромец?! Заступничек?!

Но тот уже ехал дальше, сокрушаясь о нынешней молодежи,которая не способна отличить коня от кобылы.

— Так, доигрался, — пробормотал себе под носИван. — Добрынюшка-то добрый, может и пощадить... А вот Муромца я обиделзнатно... Кто ж меня, дурака, за язык тянул? Ой-ой-ой.

Он взнуздал Гнедка и печально промолвил:

— Теперь буду практиковать хорошие манеры. Без закускине пить, матушке письма писать... С богатырями не ссориться. О! Кстати...

Перед Иваном стояла группа о чем-то оживленно беседующихбогатырей. Один из них, тощий и интеллигентный, был дураку знаком. Именно егоиспользовал Муромец на лестнице в качестве булавы.

Так вот, из кармана этого богатыря случайно вывалиласьграмотка. И рассеянный богатырь, наступив на нее кирзовым сапогом, сталвтаптывать бересту в грязь.

— Расступись, расступись, — заорал Иван и, ловкоперегнувшись с коня, выхватил грамотку из-под сапога богатыря. Тот смерил егогневным взглядом и заявил:

— Что это вы, молодой человек, в грязи роетесь?

— Вот, — радостно пролепетал Иван, протягиваябогатырю грязную бересту. — Вы письмецо обронили.

— Это не мое письмо.

— Но я же видел, как оно выпало из вашегокармана! — настаивал Иван.

— Ха! — хором воскликнули богатыри, поглядев набересту. — Почерк Марьи-искусницы. Уж не шашни ли у тебя с ней, Алешенька?

— Нет. Это не мое письмо. И почерк не Машин. Или выхотите сказать, что и сами получали от нее письма?! — заорал богатырь. Еготоварищи сконфуженно опустили глаза.

— Это просто заявка Микуле Селяниновичу на комплектпраздничных кольчуг, — потрясая грамоткой продолжил Алешаугрожающе. — Верите?!

— Верим, верим, — затараторили богатыри.

— Ну хорошо, коли так. Я отдам бересту Микуле... прислучае.

Богатыри стали торопливо расходиться. Иван остался один наодин с Алешей.

— Юноша! Вы — убийца! — гневно заявил Алеша.

— Да? — удивился дурак.

— Да! Вы убили мою веру в чистую любовь. Так что...

— В полдень, на Куликовом поле, — обреченно сказалИван. — Да, кстати, вы, часом, не знаменитый Алеша Попович?

— Он самый, — удивился богатырь. — Откудазнаешь?

— Догадался, — разворачивая Гнедка, бросилИван. — До встречи на поле...