Красавчик сбился с шага, обо что-то споткнулся – кажется,налетел на толстый корень, – и Ганс пару раз вытянул его длинной чернойдубинкой. От души, надо сказать, вытянул, – но на физиономии ушибленного,Вадим мельком подметил, никакого особенного страдания не изобразилось. Скорееуж наоборот. Они давно просекли, что сей доставшийся в соседи по баракусмазливый субъект – самый настоящий мазохист. Вполне, может быть, и не педик,но мазохист – однозначно. Из карцера, куда откровенно набивался, возвращалсяпрямо-таки просветленным, судя по тому, что непременно после этого спал напузе, получал чувствительно нагайкой по мягкому, однако держался так, словнопосетил сауну со сговорчивыми телками. Ну, в конце концов, каждому свое…

Что там было написано крупными черными буквами над воротамиконцлагеря, никто из них до сих пор не знал – так уж вышло, что не оказалосьзнающих немецкий. Что-нибудь классическое, надо полагать: «Каждому свое» или«Труд сделает тебя свободным».

Комендант, герр штандартенфюрер фон Мейзенбург, конечно же,торчал у ворот – хоть часы проверяй. Часов, как известно, ни у кого не имелось.Пытаясь придать осанистости и важности своей невысоконькой толстопузой фигуре,герр штандартенфюрер застыл в скованной позе памятника, сработанного каким-тооткровенным халтурщиком, подбоченившись правой и зажав в левой длинный стек,из-под нахлобученного на нос сверкающего черного козырька поблескивали очечки вникелированной оправе, а на груди красовался целый иконостас – черные кресты,загадочные здоровенные значки, какие-то медали. Доцент над этим наборомпобрякушек вдоволь насмехался еще в самые первые дни – по его словам, герркомендант в истории был не силен, а потому на груди у него оказалось нечто,вряд ли имевшее аналогии в давней исторической реальности. Самыйсюрреалистический, по заверениям Доцента, подбор: кресты – еще куда ни шло,медаль за спартакиаду для штурмовых отрядов тоже с грехом пополам годилась, норядом оказались знак штурмана люфтваффе, знак «За танковую атаку», эмблемаполевой жандармерии, которую носили не на груди, а исключительно на головномуборе, и, наконец, вовсе уж не лезший ни в какие ворота значок гитлерюгенда…

Как бы там ни было, но сам себе герр комендант чертовскинравился, что откровенно сквозило и в наполеоновской позе, и в каждом жесте.Физиономия у него оставалась непроницаемой, когда подтянувшиеся эсэсовцывыбрасывали руку, приветствуя начальство, а кацетники, сдернув полосатыешапочки, старательно выполняли «равнение налево», но душа герра комендантанаверняка попискивала в своеобразном оргазме… Нет сомнений, судьбу совершившегопопытку к бегству он будет решать сам, вынося немудреный вердикт с важностьюНаполеона, ожидающего на Воробьевых горах депутацию с ключами от Москвы…Вердикт, конечно, будет немудреным, а каким же еще?

Издали Вадим разглядел, что за женским столом, отделенным отмужского дополнительной проволочной оградой, уже разместилось всенемногочисленное население женской зоны – дам было восемь, как раз на одинбарак (собственно, и три десятка заключенных мужского пола разместились бы водном бараке, но их согласно неисповедимым замыслам создателей игры развели потрем). Ника оказалась среди тех, кто сидел спиной, и Вадим сумел разглядеть лишьсветленький затылок молодой любимой женушки, но особой тоски что-то не ощутил,кроме легкого утилитарного томления, проистекавшего от недельного воздержания,усугубленного ежедневными представлениями Маргариты.

Зато от лицезрения тетки Эльзы всякие мужские желания вмиготшибало напрочь. Не зря тут давно сложилась собственная шутливая примета: кактолько начнешь вожделеть тетку Эльзу, верный признак, что дошел до точки…Весила тетка Эльза пудиков этак десять и щеголяла в черной форменной рубашкепятьдесят второго размера, обтянувшей устрашающие телеса. Вадим уже успелопределить: в отличие от формы охранников, старательно скопированной, какзаверял Доцент, с настоящей эсэсовской, на повариху, должно быть, не сталитратить лишних денег – на ней красовалась незатейливая черная рубашка фирмы«Мустанг» с отпоротым лейблом да фирменные пуговицы-кнопки прикрылижестянками-имитациями – и одна, кстати, отвалилась, обнажив серенькуюмустанговскую пуговичку. Заметит комендант – огребет тетка Эльза…

Зато гонору и хамства – неподдельного, признавали все – унее хватало на взвод эсэсовцев. Просто-напросто тетка Эльза, по общему мнению,вдруг угодила в страну своих грез, где могла хамить и унижать, скольковздумается, причем ее за это начальство лишь похваливало. Конечно, и кое-кто изэсэсовцев не просто играл – им в с е р ь е знравилось быть эсэсовцами. Но до гениальной актрисы одной роли тетки Эльзы имбыло далеко. Она ни капельки не притворялась и не играла, когда, поддернув нарукаве засаленную алую повязку со свастикой в белом круге, орала на нетерпеливопереминавшихся кацетников:

– Руки мойте, ублюдки! Сколько раз говорить?

Железный умывальник на десяток сосков тут был и водыхватало, а вот ничего, хотя бы отдаленно годившегося на роль полотенца, неимелось. Приходилось управляться кто как мог – один использовал жесткуюполосатую шапочку, другой, не мудрствуя, вытирал ладони о собственные бока. Ивсе это – под непрестанные вопли тетки Эльзы:

– Чего копаетесь, морды лагерные? Я вас ждать должна?Без ужина оставлю, дождетесь!

Вилли с Гансом похохатывали на приличном отдалении – войдя враж, тетка Эльза не делала отличий и для «сослуживцев», любой мог получитьпорцию отборных матов. Доцент с Визирем как-то долго спорили, шизанутая теткаЭльза или нет, и пришли к выводу, что попросту сука, каких свет не видел.

– Руки вытирай, говорю! – орала она на Доцента так,словно хотела докричаться до Марса и сообщить марсианам, что все они козлыпоследние. – Руки вытирай, а не на баб коси блудливым глазом! Пупамипотереться захотелось? Очки одел, седой весь, а туда же, вша лагерная!

Ганс осторожно приблизился к ней и что-то пошептал на ухо.Тетка Эльза прямо-таки расцвела, даже забыла про Доцента и распорядиласьпотише:

– Марш за стол и жрите в темпе, другие ждут!

Все девятеро расселись за сооружением из неоструганныхдосок, скорее уж пародией на стол. Разносолов, конечно, ждать не приходилась –в жестяных мисках мутно посверкивала сиротливыми блестками жира серая баланда,в баланде просматривалась крупа, разваренная картошка, а если очень уж зоркотаращиться, можно было усмотреть тонюсенькие волоконца тушенки. Но это уж –кому как повезет. Не всем и везло.

Хлеб был самого скверного пошиба, ложки – алюминиевые илипкие, но наворачивали все старательно. К вечеру, помахав лопатой, и не такоеможно было навернуть за милую душу. В хорошем темпе выхлебали суп, расправилисьс сероватой перловкой, не отягощенной чем-то вроде мяса или жира, старательнораспихали по карманам остатки хлебной пайки. Немудреная трапеза проходила подаккомпанемент живых и образных высказываний тетки Эльзы, но аппетит это уже неотбивало, привыкли. Благо предстояла еще одна приятная процедура.

– Похавали? И пошли вон! – рявкнула тетка Эльза, хотяБраток с Красавчиком еще погромыхивали ложками, выскребая последние крохи.