Жара стояла как на юге, солнце палило нещадно, асфальтплавился под ногами. Я купила бутылку пепси и зашагала к стоянке такси. Очередьпроизвела на меня впечатление, я подумала, что сумка у меня легкая и не грехпрогуляться по городу после пятилетней разлуки. Поднялась по широкой лестнице,прошла под аркой со старинными часами на башне, больше похожей на минарет, ивышла на проспект Мира. Взгляд мой задержался на табличке ближайшего ко мнедома. Улица Верхнедворянская — значилось на ней. Вот тебе и проспект Мира. Мимопрошмыгнул полосатый троллейбус, раньше таких у нас не было, по бывшемупроспекту сплошным потоком шли иномарки, кое-где разбавленные старенькими«Жигулями» и «Волгами».

— Все меняется, — попробовала я настроить себя нафилософский лад и прибавила шагу.

Мой дед жил когда-то в двух троллейбусных остановках отсюда,в огромном доме, в котором в прошлом веке помещался то ли бордель, то лигостиница. Дед рано овдовел и, должно быть, от тоски запил. Свою трехкомнатнуюквартиру выменял сначала на двухкомнатную, а потом оказался в коммуналке всвоем же доме, только в первом подъезде, в компании с таким же алкашом. Умердед во сне, как говорится, не приходя в сознание во время очередного запоя. Ине успел, как ни странно, продать свою берлогу, а завещал ее мне, за что внастоящий момент я была ему очень благодарна.

Дом выглядел заброшенным, не красили его лет семь какминимум, фасад в трещинах, дверь подъезда без стекол… Впрочем, дело обычное. Вподъезде, несмотря на жару, было холодно, я поежилась и по широченным каменнымступеням стала подниматься на второй этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта,звонков здесь сроду не водилось. Я толкнула дверь и вошла в длинный, метровшесть, коридор, в детстве мы звали его «кишкой». Коридор выходил к просторнойкухне, слева дверь — в комнату соседа, ближе к кухне — дедова, то есть теперьуже моя.

— Хозяева! — гаркнула я, подняв голову к высокомупотолку.

Дверь справа открылась, и появился неизменный дедовсобутыльник Максим Павлович, или просто Палыч. Во всяком случае, гражданамприлегающего района он был известен именно как Палыч. Маленький, круглый ирумяный, за пять лет он совершенно не изменился, несмотря на хроническийалкоголизм и глубокие душевные переживания, связанные с отсутствием средств наочередную опохмелку.

— Виталик! — разведя руки для горячих объятий,завопил он, узнав меня.

— Здорово. Палыч! — вновь гаркнула я, и мыобнялись.

Палыч отстранился и сказал удовлетворенно:

— Красавица. Вылитая мать. Королевна, право слово… Азагорела как, точно с курорта.

— Я на юге отдыхала две недели.

— Хорошее дело, — одобрил он, переходя нашепот, — Нинка здесь с самого утра. Занавески вешает…

В этот момент сестра появилась в коридоре, неодобрительнопосмотрела на Палыча и кивнула мне.

— Ты ж в телеграмме писала, что с утра приедешь? —вместо приветствия заметила она.

— Вышла задержка.

— Какая задержка? Да не вертись ты под ногами, чертстарый! — заорала она на Палыча, тот нахмурился и пристроился за моейспиной.

Я незаметно сунула ему денег и шепнула:

— Закусь купи…

Палыч исчез, а мы с Нинкой вошли в комнату. Причина еескверного настроения стала мне ясна, из всей мебели, которой так гордился мойпьяница-дед, остались только кресло с порванной обивкой да резная тумбочка дляобуви.

— Видно, под конец жизни дедуля здороворазошелся, — присвистнув, заметила я. Нинка тяжело вздохнула:

— Это не дед, то есть…. вся эта рухлядь ничего нестоила. Так, если какой любитель…А у кого сейчас деньги? Я и выручила-то сущиекопейки, честное слово. У меня где-то записано, если хочешь, верну тебеполовину, постепенно… Сереже надо было на свадьбу, ты же знаешь, у нас никакихсбережений… Получили участок, тридцать километров от города, разве на автобусенаездишься? «Запорожец» купили, старенький, своя картошка, морковь… Конечно,денег у меня нет, чтоб с тобой расплатиться, буду отдавать помаленьку…

— Мне ничего не надо, — отмахнулась я, искреннесожалея о вещах, которые окружали меня с детства, а отнюдь не об их рыночнойстоимости, хотя и знала, что стоимость велика, а Нинка все спустила по дешевке…«Запорожец», дура несчастная, да здесь одна горка тянула на новенькую «Волгу».Но сестрице об этом лучше не говорить, не то ее инфаркт хватит.

— Я занавески повесила, — неуверенно заметила она.

— Спасибо. Раскладушку тоже ты принесла? —Раскладушка стояла у окна, застеленная полосатым одеялом, выглядело оно так,что я сразу же затосковала.

— Я договорилась с Михайловыми, они тебе стол дадут, откухонного гарнитура. Деньги я заплатила. Квартирантам пришлось сотню вернуть,договаривались, что о выселении предупрежу за месяц, а вышло за две недели.Табуретка есть, понадобится что — купишь, надеюсь, не все деньги на курортахпрогуляла…

— Не все, — согласилась я. — Но на эти деньгимне жить, пока на работу не устроюсь.

— Как жить… Ты к экономии не приучена, а Сережа мойживет на триста рублей.

— Твой Сережа может жить на полтинник — мне по фигу.Денег не дам, на меня пусть не рассчитывает, — отрезала я.

Нинка отвернулась к окну и вроде бы собралась реветь, но,наверное, вспомнила, что сынок живет в квартире, которая официально принадлежитмне так же, как и эта комната, и решила со мной не связываться. Между прочим,правильно сделала.

— Пойдем в кухню, хоть чаю выпьем, — неувереннопредложила она.

Чашки, чтобы выпить чаю, пришлось позаимствовать у Палыча, аон, в свою очередь, позаимствовал их не иначе как на помойке: треснутые, безручек и страшно грязные. Нинка ругалась и пока их отмывала, я уплеталапринесенный ею рулет и поглядывала в окно. Сосед явился минут через десять,значит, винно-водочные изделия по прежнему по соседству: в доме напротив раньшебыл гастроном, как выяснилось, там и остался. К двум бутылкам водки Палычприхватил колбасы, хлеба и банку помидоров, а также пакет картошки и трилуковицы.

— Сейчас такую закусь сварганим, — весело сообщил они кинулся к плите, — А ты пока рассказывай.

— Чего рассказывать? — усмехнулась я.

— Как чего? Пять лет не виделись. За пять лет многочего переменилось.

— Так это у вас, ты и рассказывай.