— Помолчал бы, пень старый, язык-то точно помело… —шикнула Нинка. Палыч покосился на меня и обиженно засопел, сосредоточившись накартошке. Нинка наконец-то отмыла чашки, и мы устроились за столом.

— Ну что ж. Виталик, — вздохнул Палыч, —давай за встречу, за то, значит, чтобы все в твоей жизни было хорошо и складно.

— Хорошо тут не будет, — влезла Нинка. —Уезжать ей надо куда глаза глядят.

Дослушивать я не стала и выпила водки. Нинка сбилась насередине фразы, опасливо принюхалась и тоже выпила.

— Как дальше жить думаешь? На работу или как? —одновременно закусывая, спросил сосед.

— На работу, — ответила я. — Конечно,биография подкачала, но, может, возьмут куда…

— Иди к нам в институт, уборщицей, — предложилаНинка. — Сто пятьдесят рублей, и все-таки у меня на глазах.

— И чего я на эти сто пятьдесят делать буду? — хмыкнулая, а сестрица разозлилась.

— А что люди делают? Сережа мой… а… — Она рукой махнулаи возвысила голос.:

— Получше тебя люди, а любой работе рады. Ты что ж,главбухом пойдешь за большими деньгами? Или директором на завод по соседству?

— Завод мне даром не нужен, — успокоила яее. — Надеюсь, кто-нибудь из друзей поможет устроиться.

— Друзья-то помогут! — взвизгнула Нинка так, чтомы с притихшим Палычем вздрогнули, — Они тебе помогли один раз… Славиктвой в особенности… сволочь… Самая настоящая сволочь, чтоб ему глаз лишиться…

— Чего ты орешь? — поморщилась я.

— А чего, не так? Скажи. Палыч, права я или нет? Какаялюбовь была… Ромео и Джульетта, прости господи. И что? В тюрьму за него села.Чужой грех на себя взяла. Пять лет… да я бы… дура ты. Лийка, дура. Что сжизнью-то своей сотворила? Пять лет псу под хвост, а ему и горя мало. Бросилтебя твой Ромео…

— Заткнись, — попросила я, разливая водку, —Бросил и бросил, что ж теперь…

— Он хоть письма-то писал?

— Он неграмотный, — хмыкнула я. — И вообще,отвяжись.

— Как я могу отвязаться, ведь ты сестра мне. Послесмерти родителей я у тебя самая близкая родня… А ты людей слушаешь, а роднаясестра что ни скажет, все только заткнись…

— Ты бы. Нинка, помолчала малость, — робковклинился в разговор Палыч. — Сколько времени не виделись, так чего ж другна дружку орать.

— Я не ору, я говорю как есть. Славка ее подлец иубийца. Мало того, что убил, так он еще все подстроил хитрым образом, чтобВиталька в тюрьму села, а он сухим из воды вышел.

— Чепуха, — устало вздохнула я, — Ничего онне подстраивал и ни о чем меня не просил. Я сама во всем призналась…

— В чем? — опять заорала Нинка, глотка у неедедова. Краснознаменный ансамбль песни и пляски запросто переорет.

— В убийстве, — хмыкнула я. — Призналась,покаялась и отсидела. Теперь обо всем этом забыть пора и жизнь начинать светлуюи честную, где нет места криминалу, случайным связям и бранным словам.

— Точно, — порадовался Палыч, — На свободу счистой совестью.

Мы с ним дружно захохотали, а Нинка разозлилась.

— Одно слово — придурки. Письма-то твой писал? —понизив голос, опять спросила она.

— Какая тебе разница?

— Сестра я тебе, и у меня, между прочим, душа болит. Аот людей-то стыд… А этот за пять лет хоть бы раз зашел, узнал, как, мол,живете. У Сережи на свадьбу приличного костюма не было, у чужих людей деньгизанимала, у хахаля твоего совести вовсе нет, знал, что бедствуем. Уж если тебяв тюрьму упек за свои-то грехи, так хоть семье бы помог материально.

— Ты языком-то дотреплешься, — ядовито сказалая, — Он тебе поможет, оторвет башку и тебе, и Сережке твоему, и не станету вас никаких материальных проблем.

Палыч тихо фыркнул, пряча глаза, а Нинка пошла пятнами.

— Я правду говорю, — минут через пять придя всебя, подала она голос.

— А за правду всегда страдают, — добавил Палыч, ая, чтобы разрядить обстановку, налила еще водки. Нинка пьянеет быстро, изряднозахмелев, она принялась причитать, но тут, на счастье, взгляд ее упал на часы,и сестрица заторопилась домой. Я вызвала ей такси, и мы с Палычем проводили еедо машины.

— Зря ты приехала, — сказала она напрощание. — Может, думаешь, я из-за барахла? Из-за барахла, конечно, тоже.Уж такую меня бог создал, никуда не денешься, но тебе здесь жизни не будет…

— Не беспокойся, — целуя ее, попросила я. —Со мной порядок. Устроюсь на работу, буду вам с Сережкой помогать.

— Добрая ты девка, всегда такой была, — заревелаНинка. — Отчего тебе в жизни не везет?

Дослушивать я не стала, захлопнула дверь и помахала напрощание рукой.

— Оттого не везет, — забубнил Палыч, — чтокаждый норовит на хребтину влезть.

— Ты хоть не зуди, — подхватив его под руку,попросила я.

— А я что, я как скажешь…Хочешь споем?

— Давай.

Мы направились к подъезду, затянув негромко «Раскинулосьморе широко».

— Дед твой, царство ему небесное, очень эту песнюуважал, — поднимаясь по лестнице, заметил сосед, — Бывало, каквыпьет…

— Похоронили по-людски?

— А то как же. Дед твой Нинку хорошо знал, оттогокончину свою препоручил соседке. Варваре Васильевне. И деньги оставил, трюмопродал, то, что в углу стояло… А остальное все Нинка. Я ей говорил, мол,вернется Виталька, за душой у девки ни гроша…

— Бог с ней, с Нинкой… На кладбище завтра съезжу.Поедешь со мной?

— Конечно. Возьмем бутылочку, помянем моего дорогого усопшегодруга Игната Мартыновича… Вот уж кто выпить любил, но и дело знал. Знал дело,скажу я тебе.

Палыч вошел в квартиру, запер дверь на засов, посмотрел наменя заговорщицки и, взяв за руку, повел в кухню

— Нинка-то твоя жаднющая, да, слава богу, без царя вголове, а Игнат Мартыныч мужик обстоятельный, любимую внучку без копейки неоставил. Бери табуретку, полезай наверх.

— Куда? — удивилась я.

— В темнушке, на верхней полке, за ящиком тайник.Полезай, да пошарь там, ручку нащупаешь. Со старых времен тайник, не знаешь,так ни в жизнь не найдешь.