— Ну как же, — удивился Эраст Петрович. — Выпроявили такую неосторожность. Нельзя же до такой степени бравировать инедооценивать противника! Стоило мне первый раз увидеть вашу подпись в «Ревюпаризьен» — d'Hevrais, и я сразу вспомнил, что наш главный оппонентАнвар-эфенди, по некоторым сведениям, родился в боснийском городке Хевраис.D'Hevrais, «Хевраисский» — это, согласитесь, слишком уж прозрачный псевдоним.Это, конечно, могло оказаться случайным совпадением, но так или иначе выгляделоподозрительно. Должно быть, в начале вашей журналистской деятельности вы еще непредполагали, что маска корреспондента может вам понадобится для акций совсеминого рода. Я уверен, что вы стали писать для парижской газеты из вполненевинных соображений: давали выход вашим незаурядным литературным способностям,а заодно пробуждали в европейцах интерес к проблемам турецкой империи и, вособенности, к фигуре великого реформатора Мидхат-паши. И вы неплохо справилисьс задачей. Имя мудрого Мидхата фигурирует в ваших публикациях не менееполусотни раз. Можно сказать, именно вы сделали пашу популярной и уважаемойличностью во всей Европе и особенно во Франции, где он, кстати, сейчас ипребывает.

Варя вздрогнула, вспомнив, как д'Эвре говорил о горячолюбимом отце, живущем во Франции. Неужели все это правда? Она в ужасе взглянулана корреспондента. Тот по-прежнему сохранял полнейшее хладнокровие, но егоулыбка показалась Варе несколько вымученной.

— Кстати говоря, я не верю, что вы предалиМидхат-пашу, — продолжил титулярный советник. — Это какая-то тонкаяигра. Сейчас, после поражения Турции, он вернется назад, осененный лаврамистрадальца, и снова возглавит правительство. С точки зрения Европы, фигурапросто идеальная. В Париже его просто носят на руках. — Фандориндотронулся рукой до виска, и Варя внезапно заметила, какой у него бледный,усталый вид. — Я очень торопился вернуться, но триста верст от Софии доГерманлы у меня заняли больше времени, чем полторы тысячи верст от Парижа доСофии. Тыловые дороги — это неописуемо. Слава Богу, мы с ЛаврентиемАркадьевичем успели вовремя. Как только генерал Струков сообщил, что егопревосходительство в сопровождении журналиста д'Эвре отбыли в Сан-Стефано, японял: вот он, смертельный ход Анвара-эфенди. Неслучайно и телеграф перерезан.Я очень испугался, Михаил Дмитриевич, что этот человек сыграет на вашей лихостии честолюбии, уговорит вас войти в Константинополь.

— И что же вы так перепугались, господинпрокурор? — иронически спросил Соболев. — Ну, вошли бы русские воиныв турецкую столицу, так что с того?

— Как что?! — схватился за сердце Мизинов. —Вы с ума сошли! Это был бы конец всему!

— Чему «всему»? — пожал плечами Ахиллес, но Варязаметила в его глазах беспокойство.

— Нашей армии, нашим завоеваниям, России! — грознопроизнес шеф жандармов. — Посол в Англии граф Шувалов передал шифрованноедонесение. Он собственными глазами видел секретный меморандум Сент-Джемсскогокабинета. Согласно тайной договоренности между Британской и Австро-Венгерскойимпериями, в случае появления в Константинополе хотя бы одного русскогосолдата, броненосная эскадра адмирала Горнби немедленно открывает огонь, аавстро-венгерская армия переходит сербскую и русскую границы. Так-то, МихаилДмитриевич. В этом случае нас ожидал бы разгром намного страшнее крымского.Страна истощена плевненской эпопеей, флота в Черном море нет, казна пуста. Этобыла бы полная катастрофа.

Соболев потерянно молчал.

— Но у вашего превосходительства хватило мудрости ивыдержки не идти далее Сан-Стефано, — почтительно сказал Фандорин. —Значит, мы с Лаврентием Аркадьевичем могли так уж не торопиться.

Варя увидела, как лицо Белого Генерала стало красным.Соболев откашлялся и с важным видом кивнул, заинтересованно разглядываямраморный пол.

Надо же было случиться, чтобы именно в этот миг в дверьпротиснулся хорунжий Гукмасов. Он неприязненно покосился на синие мундиры игаркнул:

— Осмелюсь доложить, ваше превосходительство!

Варе стало жалко бедного Ахиллеса, и она отвернулась, адубина хорунжий так же зычно отрапортовал:

— Шесть часов ровно! Согласно приказу, батальонпостроен, Гульнора оседлана! Ждем только вашего превосходительства, и вперед, кцареградским вратам!

— Отставить, болван, — пробурчал багровыйгерой. — К черту врата…

Гукмасов растерянно попятился за дверь. Едва за нимзакрылись створки, произошло неожиданное.

— Et maintenant, mesdames et messieurs, la parole est ala defence![27] — громко объявил д'Эвре.

Он выкинул правую руку из-за спины. В руке оказалсяпистолет. Пистолет два раза изрыгнул гром и молнию.

Варя увидела, как у обоих жандармов, словно по уговору,прорвало мундиры на левой стороне груди. Карабины полетели на пол с лязгом,жандармы повалились почти бесшумно.

В ушах звенело от выстрелов. Варя не успела ни вскрикнуть,ни испугаться — д'Эвре протянул левую руку, цепко схватил Варю за локоть ипритянул к себе, закрывшись ею, как щитом.

Пьеса «Ревизор», немая сцена, тупо подумала Варя, видя, какв дверях вырастает и застывает на месте рослый жандарм. Эраст Петрович иМизинов выставили вперед револьверы. У генерала лицо было сердитое, утитулярного советника несчастное. Соболев развел руки, да так и замер. МитяГриднев разинул рот и хлопал своими замечательными ресницами. Перепелкин поднялруку снова застегнуть воротник и забыл опустить.

— Шарль, вы сошли с ума! — крикнул Соболев, делаяшаг вперед. — Прятаться за даму!

— Но мсье Фандогин доказал, что я тугок, —насмешливо ответил д'Эвре. Варя ощущала затылком его горячее дыхание. — Ау тугок с дамами не цегемонятся.

— У-у-у! — завыл Митя и, по-телячьи наклонивголову, бросился вперед.

Пистолет д'Эвре грянул еще раз, прямо из-под Вариного локтя,и юный прапорщик, ойкнув, упал лицом вниз.

Все снова замерли.

Д'Эвре тянул Варю куда-то назад и в сторону.

— Кто тгонется с места — убью, — негромкопредупредил он.

Варе показалось, что сзади расступилась стена — и внезапноони оба оказались в каком-то другом помещении.

Ах да, хранилище!

Д'Эвре захлопнул стальную дверь и задвинул засов.

Они остались вдвоем.