— Простите, мадемуазель Барбара, я нервничаю. Моя жизньзначит в этой партии не так уж мало. Моя жизнь — это тоже фигура, но я ценю еевыше, чем Османскую империю. Скажем так: империя — это слон, а я — это ферзь.Однако ради победы можно пожертвовать и ферзем… Во всяком случае, партию я ужене проиграл, ничья-то обеспечена! — Он возбужденно рассмеялся. — Мнеудалось продержать вашу армию под Плевной гораздо дольше, чем я надеялся. Выпопусту растратили силы и время. Англия успела подготовиться к конфронтации,Австрия перестала трусить. Если даже второго этапа войны не будет, Россия всеравно останется с носом. Двадцать лет она приходила в себя после Крымскойкампании, еще двадцать лет она будет зализывать раны нынешней войны. И этосейчас, в конце девятнадцатого столетия, когда каждый год значит так много. Задвадцать лет Европа уйдет далеко вперед. России же отныне уготована рольвторостепенной державы. Ее разъест язва коррупции и нигилизма, она перестанетпредставлять угрозу для прогресса.

Тут Варино терпение лопнуло.

— Да кто вы такой, чтобы судить, кто несет цивилизацииблаго, а кто гибель?! Государственный механизм он изучал, с вождями знакомился!А с графом Толстым, с Федором Михайловичем Достоевским вы познакомились? Арусскую литературу вы читали? Что, времени не хватило? Дважды два это всегдачетыре, а трижды три всегда девять, да? Две параллельные прямые никогда непересекаются? Это у вашего Эвклида они не пересекаются, а у нашего Лобачевскогопересеклись!

— Я не понимаю вашей метафоры, — пожал плечамиАнвар. — А русскую литературу, конечно, читал. Хорошая литература, не хужеанглийской или французской. Но литература — игрушка, в нормальной стране она неможет иметь важного значения. Я ведь и сам в некотором роде литератор. Надоделом заниматься, а не сочинять душещипательные сказки. Вон в Швейцарии великойлитературы нет, а жизнь там не в пример достойнее, чем в вашей России. Я провелв Швейцарии почти все детство и отрочество, и можете мне поверить…

Он не договорил — издали раздался треск стрельбы.

— Началось! Ударили раньше времени!

Анвар припал ухом к двери, глаза его лихорадочно заблестели.

— Проклятье, и как назло в этом чертовом хранилище ниодного окна!

Варя тщетно пыталась унять неистово бьющееся сердце. Громвыстрелов приближался. Она услышала, как Соболев отдает какие-то команды, но неразобрала слов. Где-то закричали «алла!», ударил залп.

Вертя барабан револьвера, Анвар бормотал:

— Я мог бы сделать вылазку, но осталось только трипатрона… Ненавижу бездействие!

Он встрепенулся — выстрелы звучали в самом здании.

— Если наши победят, я отправлю вас вАдрианополь, — быстро заговорил Анвар. — Теперь, видимо, войназакончится. Второго этапа не будет. Жаль. Не все получается, как планируешь.Может быть, мы с вами еще увидимся. Сейчас, конечно, вы меня ненавидите, нопройдет время, и вы поймете мою правоту.

— Я не испытываю к вам ненависти, — сказала Варя. —Просто мне горько, что такой талантливый человек, как вы, занимается всякойгрязью. Я вспоминаю, как Мизинов читал историю вашей жизни…

— В самом деле? — рассеянно перебил Анвар,прислушиваясь к перестрелке.

— Да. Сколько интриг, сколько смертей! Тот черкес,который перед казнью пел арии, ведь был вашим другом? Им вы тоже пожертвовали?

— Я не люблю вспоминать эту историю, — строгопроизнес он. — Знаете, кто я? Я — акушер, я помогаю младенцу появиться насвет, и руки у меня по локоть в крови и слизи…

Залп грянул совсем близко.

— Сейчас я открою дверь, — сказал Анвар, взводякурок, — и помогу своим. Вы оставайтесь здесь и ради Бога невысовывайтесь. Скоро все закончится.

Он потянул засов и вдруг замер — в банке больше не стреляли.Слышалась речь, но непонятно какая, русская или турецкая. Варя затаила дыхание.

— Я тебе харю сворочу! В уголочке отсиживался,мать-мать-мать! — рявкнул унтерский бас, и от этого сладостно-родногоголоса внутри все запело.

Выстояли! Отбились!

Выстрелы откатывались все дальше и дальше, отчетливодонеслось протяжное «ура!»

Анвар стоял, закрыв глаза. Его лицо было спокойным ипечальным. Когда стрельба совсем прекратилась, он отодвинул засов и приоткрылдверь.

— Все, мадемуазель Барбара. Ваше заточение окончено.Выходите.

— А вы? — прошептала Варя.

— Ферзь пожертвован без особой выгоды. Жаль. Востальном все остается в силе. Ступайте и желаю вам счастья.

— Нет! — увернулась она от его руки. — Я вастут не оставлю. Сдайтесь, я буду свидетельствовать на суде в вашу пользу.

— Чтобы мне зашили горло, а потом все-такиповесили? — усмехнулся Анвар. — Нет уж, благодарю покорно. Большевсего на свете не терплю две вещи — унижение и капитуляцию. Прощайте, мне надопобыть одному.

Он все-таки ухватил Варю за рукав и, слегка подтолкнув,спровадил за дверь. Стальная створка тут же захлопнулась.

Варя увидела перед собой бледного Фандорина, а у выбитогоокна стоял генерал Мизинов и покрикивал на жандармов, подметавших стеклянныеосколки. Снаружи уже рассвело.

— Где Мишель? — испуганно спросила Варя. —Убит? Ранен?

— Жив и здоров, — ответил Эраст Петрович,внимательно ее оглядывая. — Он в своей стихии — преследует неприятеля. Абедного Перепелкина снова ранили — ятаганом полуха отхватили. Видно, опятьорден получит. И за прапорщика Гриднева не беспокойтесь, он тоже жив.

— Я знаю, — сказала она, и Фандорин чутьприщурился.

Подошел Мизинов, пожаловался:

— Еще одна дырка в шинели. Ну и денек. Выпустил?Отлично! Теперь можно и динамитом.

Он осторожно приблизился к двери в хранилище, провел рукойпо стали.

— Пожалуй, двух шашек в самый раз хватит. Или много?Хорошо бы мерзавца живьем взять.

Из-за двери хранилища донеслось беззаботное и весьмамелодичное насвистывание.

— Он еще свистит! — возмутился Мизинов. —Каков, а? Ну, ты у меня сейчас досвистишься. Новгородцев! Пошлите в саперныйвзвод за динамитом!

— Д-динамит не понадобится, — тихо сказал ЭрастПетрович, прислушиваясь к свисту.

— Вы снова заикаетесь, — сообщила ему Варя. —Это значит, все позади?