Я взял кружку и сделал глоток.

— Сколько времени?

— Час дня.

Я присвистнул.

— Ты давно на ногах?

— Часов семь.

— И чем развлекалась?

— Мыла, наводила порядок, но у вас работы хватит нанесколько месяцев.

Я снова принялся за кофе.

— Спасибо, — пробормотал я. — За кофе. И замытье с уборкой, хотя тебе незачем этим заниматься.

— А я чищу все не для вашей милости, если именно этовас беспокоит. Я убираю для себя. Если я буду тут жить, то не хотела бывляпаться во что-нибудь, ненароком схватившись.

— Жить здесь? Кажется, мы говорили, что…

Стоило мне повысить голос, как ослепляющая боль прервала моюречь и мысли.

— Ш-ш-ш, — прошептала Исабелла.

Я сдался, позволив себе небольшую передышку. У меня пока небыло ни сил, ни желания пускаться в препирательства с Исабеллой. Еще придетвремя вернуть ее в лоно семьи, пусть только похмелье протрубит отступление.Третьим глотком я допил кофе и медленно встал. Раскаленные иглы — штукпять-шесть, не меньше — пронзили мою голову. Я не сдержал стона. Исабеллаподхватила меня под руку.

— Я не инвалид. И в состоянии позаботиться о себе.

Исабелла попробовала отпустить меня в свободное плавание. Яосилил несколько шагов в сторону коридора. Исабелла неотступно следовала замной, будто опасаясь, что я могу рухнуть в любой момент. Около ванной комнаты яостановился.

— Я имею право помочиться в одиночестве? — поинтересовалсяя.

— Только прицеливайтесь поаккуратнее, —промурлыкала девчонка. — Завтрак я накрою в галерее.

— Я не голоден.

— Вы должны поесть.

— Ты моя ученица или мать?

— Я ради вас стараюсь.

Захлопнув дверь ванной комнаты, я обрел убежище. Понадобилосьвремя, чтобы глаза привыкли к тому, что видели. Ванную было невозможно узнать.Чистая и сверкающая. Каждая вещь лежала на своем месте. Новый брусок мыла нараковине. Безупречные полотенца, об обладании которыми я даже не подозревал.Запах щелока.

— Матерь Божья, — пробормотал я.

Сунув голову под кран, я пустил на пару минут струю холоднойводы. Выбравшись в коридор, я медленно двинулся в галерею. Если ванная комнатастала неузнаваемой, то галерея выглядела воплощением рая. Исабелла вымыла окнаи полы, привела в порядок деревянную мебель и кресла. Свет, яркий инезамутненный, струился сквозь сияющие стекла, запах пыли исчез. Завтракдожидался меня на столике у дивана, который девушка застелила свежимпокрывалом. На полках стеллажей, забитых книгами, был наведен порядок, астеклянные дверцы вновь стали прозрачными. Исабелла наливала мне вторую чашкукофе.

— Я знаю, что ты делаешь. Это не сработает, —заметил я.

— Наливаю кофе?

Исабелла сложила разбросанные книги, грудами громоздившиесяна столах и по углам. Она разобрала журнальные столики, не одно десятилетиепогребенные под кучами хлама. Всего за семь часов она играючи вышвырнула вонкопившиеся годами мглу и сумерки — одним своим присутствием и трудолюбием. И унее еще остались время и желание шутить и улыбаться.

— Мне больше нравилось, как было раньше, — сказаля.

— Несомненно. Вам и сотне тысяч тараканов, арендовавшиху вас жилье. Я выгнала их с квартиры с помощью свежего воздуха и аммиака.

— Так это тараканьим ядом так пахнет?

— Тараканий яд — это запах чистоты! — возмутиласьИсабелла. — Могли бы почувствовать хотя бы капельку благодарности.

— Я чувствую.

— Незаметно. Завтра я поднимусь в кабинет и…

— Даже не вздумай.

Исабелла пожала плечами, однако ее взгляд по-прежнему былпреисполнен решимости. Я понял, что через двадцать четыре часа кабинет в башнепретерпит необратимые изменения.

— Кстати, сегодня утром я нашла письмо в прихожей.Наверное, кто-то подсунул его ночью под дверь.

Я покосился на нее поверх чашки и сообщил:

— Парадное внизу закрывается на ключ.

— И я так думала. Дело в том, что мне это показалосьочень странным, и хотя на конверте написано ваше имя…

— Ты его открыла.

— Боюсь, что так. Случайно, я не хотела.

— Исабелла, распечатывать чужую корреспонденцию не присталовоспитанному человеку. В некоторых местах это считается преступлением, закоторое сажают в тюрьму.

— Что я постоянно твержу своей матери. Она все времявскрывает мои письма. И до сих пор на свободе.

— Где письмо?

Исабелла вытащила из кармана повязанного на поясе передникаконверт и протянула мне, избегая моего взгляда. Конверт был из плотной шершавойбумаги с зубчатыми краями, цвета слоновой кости, с оттиском ангела на краснойсургучной печати (сломанной) и с моим именем, выведенным красными ароматическимичернилами. Я открыл его и вынул сложенный лист бумаги.

Уважаемый Давид,

надеюсь, что Вы пребываете в добром здравии и оговореннаясумма сполна Вами получена. Будет ли Вам удобно встретиться со мной сегоднявечером в моем доме, чтобы приступить к обсуждению подробностей нашего проекта?Легкий ужин будет подан к десяти часам. Жду с нетерпением.

Искренне Ваш,

Андреас Корелли.

Я вновь сложил листок и спрятал его в конверт. Исабелласледила за мной с любопытством.

— Хорошие новости?

— Тебя они не касаются.

— А кто он такой, этот сеньор Корелли? У негопрекрасный почерк, в отличие от вашего.

Я сердито посмотрел на нее.

— Если я собираюсь вам помогать, по-моему, мне нужнознать, с кем вы ведете дела. Я имею в виду, вдруг мне придется кого-товыпроваживать.

Я фыркнул.

— Он издатель.

— Должно быть, хороший. Смотрите, какого качествабумага и какими конвертами он пользуется. А что за книгу вы для него пишете?

— К тебе это никакого отношения не имеет.

— Как мне вам помогать, если вы не говорите, над чемработаете? Нет, лучше не отвечайте. Я умолкаю.

В течение десяти волшебных секунд Исабелла молчала.

— А какой он, ваш сеньор Корелли?

Я холодно взглянул на нее.

— Странный.

— Рыбак рыбака… Все-все, я молчу.

Рядом с девушкой, наделенной благородным сердцем, ячувствовал себя еще более ничтожным, если такое возможно. И я понял, что чемскорее с ней расстанусь, пусть даже глубоко ранив ее, тем будет лучше для насобоих.