class="p1">Ни врачи, ни психологи в Сэтерской лечебнице ни разу не задались вопросом: как мог Квик, ничего не помнивший об убийствах, стать самым жестоким серийным маньяком Швеции? Сотрудники были единодушны: подобного рода воспоминания представлялись ему столь невыносимыми, что «диссоциировались», вытеснялись из сознания и помещались в самый отдалённый уголок мозга. К слову, не ставилась под сомнение и способность Столе при помощи регрессии извлечь эти воспоминания из подсознания Квика.

По мере возвращения фрагментов воспоминаний начинался интеллектуально стимулирующий процесс связывания этих обрывков в единое целое — или их «интеграции». Ну, а Биргитте Столе и её особому пациенту оставалось только с ужасом наблюдать, как на их глазах рождался «серийный убийца Томас Квик».

Я знал, что каждую неделю Столе получала инструкции от Маргит Норель, «гуру» в области психологии объектных отношений. Однако их разговоры, да и сами терапевтические сеансы, оставались тайной за семью печатями. В документации об этом нет ни слова, а у самого Стуре Бергваля в памяти всплывали лишь обрывочные, ничем не подкреплённые образы.

Биргитта Столе дотошно записывала всё, что говорилось во время сеансов. Когда Стуре признался мне, что ничего не совершал, он потребовал от врачей предоставить ему все эти записи, поскольку, с юридической точки зрения, они являются частью его медицинской истории.

Полученный им ответ поражает: Столе утверждает, что уничтожила абсолютно все документы. Бергваль припоминает, что Маргит Норель и Биргитта Столе когда-то написали книгу о Томасе Квике, заявив, что она станет прорывом в истории психологии и будет иметь приблизительно то же значение, что и история Зигмунда Фрейда о «человеке-волке» [30]. Однако по неясным причинам книга так и не была издана. Мы со Стуре понимаем: нам никогда не увидеть рукопись.

Очевидно, мой единственный источник информации о продолжавшихся на протяжении десяти лет терапевтических беседах Биргитты Столе с «серийным убийцей Квиком» — это сам Стуре Бергваль, человек, которому в Швеции доверяют меньше всего.

После отказа Стуре Бергваля от признаний руководство лечебницы прибегает к репрессиям в отношении «строптивого маньяка». Стуре лишают возможности выходить наружу даже под надзором, с окон убирают жалюзи, которые защищали его от солнца и давали возможность побыть наедине с собой, забирают книги, книжные полки и диски, которыми он пользовался на протяжении почти двух десятилетий.

Разбирая последнюю полку, под грудой старых пластинок Стуре вдруг обнаруживает потрёпанную папку без подписи. Открыв её и прочитав первые строки, он не может поверить своим глазам:

«ВВЕДЕНИЕ

Цель данной книги — описать весьма сложный и необычный терапевтический процесс, участниками которого с 1991 по 1995 год были мой руководитель и я…»

Неужели это правда? Стуре только что обнаружил рукопись Маргит Норелль и Биргитты Столе, которую мы считали утерянной.

Он продолжает читать:

«До начала терапевтических сеансов в памяти Стуре не хранилось никаких воспоминаний вплоть до его двенадцатилетия. О совершённых убийствах, первое из которых произошло, когда ему было четырнадцать, он вспомнил лишь во время терапии. Полиция никоим образом не связывала Стуре с данными преступлениями. Когда подробности одного из убийств проступили достаточно ясно, он сам обратился в полицию и попросил провести допрос и начать следствие».

Через несколько дней рукопись оказалась у меня в руках: это более четырёхсот страниц неотредактированного текста, порой трудно читаемого из-за обилия запутанных и перегруженных психологическими терминами объяснений, но порой вполне понятного и дающего отличное представление о том, как врачи видели терапию Томаса Квика.

Когда я только начал изучать дело Томаса Квика, то часто сталкивался с понятием «иллюзорный Симон». Эта тема была центральной на терапевтических сеансах, но я никак не мог взять в толк, о какой иллюзии шла речь. Я решил спросить об этом Стуре.

«Симон возник во время сеансов с Биргиттой Столе. Он родился, когда надо мной совершали сексуальное насилие — причём оба моих родителя. Сейчас я, конечно, уже не помню, что рассказывал, но его обезглавили. Отрезали голову. Затем его завернули в газету, положили на багажник велосипеда, и мы с папой захоронили тело на мысе Фрембю».

Стуре было четыре года, когда он «стал свидетелем убийства своего едва успевшего родиться младшего брата». Тогда-то в его подсознании и появилась идея «починить Симона», то есть снова собрать его и оживить. Каким-то образом эта мысль переросла в представление о том, что Стуре мог «набрать жизней», если сам начнёт убивать. На терапевтических сеансах с Биргиттой Столе это объяснение превратило Стуре в детоубийцу.

О Симоне никто не знал, пока Томас Квик не рассказал о нём Биргитте. По его словам, это был чистой воды вымысел, сложившийся в комнате, где проходила терапия.

И вот у меня в руках рукопись, в которой Столе подробно описывает, как Томас Квик на сеансах проходит процесс регрессии и превращается в четырёхлетнего мальчика, на глазах которого родители убивают и расчленяют его младшего брата Симона:

«Лицо искажено смертельным ужасом, рот открыт. Я, Биргитта, могу говорить со Стуре, что доказывает: он находится в глубокой регрессии, но при этом сохраняет контакт с окружающим миром.

Первый удар нанесён матерью в правую часть торса. Затем нож берёт отец. Образ-оболочка Стуре несколько раз произносит: “Только не шею, только не шею”, затем поднимает голову. В туловище вонзают нож, затем отрезают правую ногу.

М [мама] берёт плоть Симона и запихивает её в открытый рот образа Стуре.

Оболочка говорит: “Я не голоден”. Стуре видит, что М и П обнимаются, и это вызывает у него неприязнь. Он протягивает руку к руке Симона, обнаруживает, что она отделена от туловища, и говорит: “Я оторвал братишке руку”».

На сеансе рассказ о рождении и гибели Симона выглядит весьма правдоподобным. Убийство, увиденное маленьким Стуре, затем найдёт отражение в убийствах Юхана Асплунда, Чарльза Зельмановица и других мальчиков. Воспоминания об этом будут вытеснены, но взрослый Стуре «рассказывает» о детских переживаниях через собственные преступления, совершая в точности то, что сделали его родители.

В книге Стуре называет мать исключительно М или «Нана»:

он использует эвфемизмы для обозначения создания столь жуткого, что даже истинное имя этого создания оказывается слишком пугающим. В книге Биргитта Столе упоминает и другие злые деяния матери Стуре:

«Стуре начинает говорить обрывисто. Нана только что сжала руками его шею. Он чувствует её руки. Теперь она идёт к Симону, за закрытыми глазами которого теперь прячется Стуре. Вот она нагнулась над лицом Симона. Тело его разрезано на части, и Стуре смотрит на лицо, чтобы не видеть торс. Стуре видит окровавленный кулак Наны. Замолкает, потом говорит: “Красное — может, это фруктовый сироп?”»

Томас Квик считал, что кровь на его мёртвом брате —