Подняв претенциозно бровь, фыркает.

— Вот сейчас только через ментов общаться будем!

Захлопывает перед нашим носом дверь.

Вот и всё? Смотрю с вопросом на Геру.

— Сейчас, она выйдет на балкон.

— Зачем?

— Потому что курить в номере нельзя, там дымовая сигнализация. А она понервничала… Она выйдет, и я выйду.

Открывает дверь в соседний номер.

— Мы будем общаться на балконе. А ты зайдешь, возьмёшь паспорт и тоник, ясно? Паспорт вытаскиваешь из корочек. Их оставляешь, паспорт забираешь. Так дольше не спохватится.

— Как я зайду?!

Он оттягивает меня в сторону. В его руках появляется пластиковая карта. Что-то ловко феячит с замком, не сводя взгляда с лифта и лестницы. Бесшумно открывает дверь.

— Вперёд, — беззвучно.

Мне хочется перекреститься, как перед нырянием в прорубь. Но Боженька, боюсь, в таких делах не помощник. Задерживая дыхание, захожу внутрь, замирая в маленькой прихожей номера. В арку, которая ведёт в комнату, вижу Марину сквозь шторы-бусы.

Глядя в окно, говорит по телефону. На балкон не торопится…

Что мне делать?!

— Не надо меня лечить, мама! — агрессивно цедит в трубку. — Я сама знаю, как мне надо. И что моему ребёнку лучше. Прошу заметить, что я Касьянову не изменяла, когда он уезжал, а он привёл домой эту мелкую потаскушку. Так что не выставляй его святошей. Не хочу я разводиться, ясно! Мне не шестнадцать заново нормального мужика искать. Да какие там мужики, я тебя умоляю — геи, альфонсы, да немощное старьё! Да! Представь себе хочу нормального. А Касьянов перспективный. Да, конечно! Если бы он не любил меня, не выбрал бы похожую на меня девку.

Это очень больно цепляет. Но я вспоминаю, что вообще-то выбрала за внешность меня Булочка, а не Касьянов.

Марина разворачивается.

А я не успеваю даже дернуться в сторону!

Клуша ты, а не кролик, Синичкина! Всё испортила!

Не дыша, ложусь спиной на вешалку с одеждой. А там её розовая шубка. И, видимо, сливаюсь с ней, потому что Марина пройдясь в моём направлении расфокусированным взглядом, снова отворачивается.

Мне кажется, у меня передоз адреналина. Потому что трясёт меня не по-детски, и в глазах звезды.

Засовываю руку в карман её шубки — деньги, ключи…

Инспектирую другой карман. Тоже ничего. Забираюсь во внутренний. Корочки врезаются в пальцы. Схватив покрепче, вытягиваю. Паспорт!

Расчехлив его, прячу, возвращая на место обложку.

На столике убрано. Ни бокалов, ни бутылки.

— Мама, ну прекрати. А бумаги эти я не подпишу! Пусть Дана осмотрит один специалист сначала. Мне его посоветовали знающие люди. А эти коновалы его ещё в овощ превратят. Приедет послезавтра. Говорила ему… Сам виноват… Ма-а-ам! Ну тяжёлое стабильное — это не умирает. Его уже отключало так, когда он вернулся. Вот увидишь, завтра придёт в себя. Этот гад живее всех живых!

Наконец-то, как и предсказывал Гера, она накидывает теплый халат и выходит на балкон. На цыпочках крадусь в комнату. Боюсь, что повернется и заметит меня. В панике прижимаю балконную дверь плотнее и медленно поворачиваю ручку вниз, запирая ее там. Ну и не только потому что, боюсь. Потому что — сама она гадина…

Тихонечко зашториваю окно.

И, уже не особенно таясь, обшариваю всю комнату в поисках нужной бутылки.

Отыскиваю её в мусорном ведре. Завернутую в черный пакет. Пустую. Несколько капель внутри. Прихватив прямо с пакетом, выбегаю из номера.

— Гера! — тарабаню в приоткрытую дверь. — Я на улице!

Мне хочется, как можно скорее смыться с места преступления. И проскочив мимо ресепшена, я останавливаюсь только на улице, возле большой темной машины Бандита. Разглядываю себя в тонированное стекло и сравниваю с фоткой на паспорте. Взбиваю волосы, перекидывая их на другую сторону. Примеряю несколько выражений лица, которые наблюдала у Марины. Ну… Так себе сходство. Однако вишневая помада и подрисованные брови… Открываю сумочку и, наклонившись, крашусь, глядя в боковое зеркало.

— Ты заперла ее на балконе, Ася! — подходит сзади Гера.

— Дверь заклинило… — вру я, вырисовывая бровь.

— Ну да, конечно, — закатывает он глаза. — Главное теперь, чтобы не догадалась…

— «Я же сказала, не беспокоить!», — в ее манере выдаю я, с претензией глядя ему в глаза.

Гера смеется, изображая фейспалм.

— Ты при Касьянове так не разговаривай, побереги мужика!

— «Я тебя умоляю!», — надменно веду плечами, взмахивая кистью.

— Ааа… Супер! Поехали, пока тебя не отпустило. «Эллочка-людоедка…»

Богдан

Муть… Тошнит. Во рту сухо и липко. Гул какой-то.

Сначала мне кажется, что меня только что ранило. И это грохочет техника рядом. Но гул и грохот превращается в голоса, замедленные и растянутые фразы.

Равнодушно слушаю звуки вокруг. Хочется отключиться скорее.

— Что значит, Вы не пустите, это мой сын! Да что эта ваша фамилия?! Нет у него родной! Я вместо неё!

— Женщина, не скандальте. Пациент ещё без сознания.

Тембр голосов становится чуть выше. Я узнаю этот голос. Это родной человек. Но слету не удаётся вспомнить — кто это и кем мне приходится.

Теперь пахнет мандаринами.

Врач ругается, что здесь не место для продуктов, это интенсивная…

А жаль. Меня тошнит. А от запаха мандаринов было чуть легче.

Голова пульсирует. Знакомое ощущение. Но нет, меня не ранило… Ранение было очень давно. После этого столько всего… Воспоминания мелькают смазанными картинками. В основном какие-то неприятные.

Ах, да… Марина нас бросила… И ещё ветрянка у дочки… И конфликт с операми на работе… И выговор. Два выговора. Что-то ещё припоминается.

И болит всё, просто жесть!

Где я, вообще?

Веки словно склеены. Как будто не глаза открыть пытаюсь, а гирю поднять. От напряжения тело потрясывает.

Ну его… Расслабляюсь.

Уносит в какие-то полусны.

А с кем дочь?!

В этот раз с трудом, но удаётся открыть глаза. Опять — муть. Белая.

Подношу руку к лицу. На ладони поцелуй помадой. Красивые губы… Кто-то уже так делал… Недавно совсем. На ладошке у Ариши.

Голоса женские.

— В смысле Касьянов прооперирован?! Он что в себя приходил? А кто подписал разрешение?

— Жена.

— Жена — я! И я ничего не подписывала.