Нога поехала, и Олимпиада замерла.

Несколько секунд не двигалась, а потом осторожно спустилавторую ногу.

Голова ее оказалась на одном уровне с головойДобровольского, который лежал на животе на краю крыши, и она спросила,рассматривая его очень черные глаза:

– Нас вправду могут посадить, да?

– Да. Но мы можем опередить его, если очень постараемся.

– А разве я плохо стараюсь?

– Ты отлично стараешься!

Олимпиада вздохнула и сняла ногу со спасительного прута истала медленно опускаться, пытаясь нащупать опору. Со второй перекладины онауже не видела Добровольского, только очертание головы и плеч на крыше.

Когда до земли оставалось еще довольно много, лестницазакончилась.

Олимпиада запрокинула голову и крикнула:

– Павел!

– Что?

Ветер выл, сотрясал хлипкие обледенелые прутья.

– Лестницы больше нет.

– Прыгай!

Олимпиада посмотрела вниз. Прыгать?!

– Я не могу! Высоко!

– Давай, Липа!

Было понятно, что придется прыгать, другого выхода нет, неможет же она сидеть на лестнице до приезда МЧС, а раз не может, значит, выходтолько один – прыгать!

Так она себя уговаривала.

Олимпиада еще раз посмотрела наверх, на его темный силуэт,зажмурилась и стала опускаться на руках. Ноги болтались в пустоте.

В школе на уроках «гимнастики» она всегда получала двойки иколы за то, что не могла подтянуться ни одного раза. Физрук Виктор Васильевичпо прозванью Виквас, маленький, крепенький и очень бодрый, все кричал на нее:«Тихонова! Что ты висишь, как сарделька! Мышцами, мышцами работай!» Ейказалось, что она работает, но

подтянуться все равно не получалось. Олимпиада была длинной,хоть и довольно худой, и девчачьи руки никак не могли вытянуть ее собственныйвес! Впрочем, через «козла» она тоже прыгала неважно, и Виквас от души ставилей двойки и колы. «Мать олимпийская чемпионка, – кричал он, – а дочь тетеха!»

Теперь она висела в пустоте, намертво вцепившись в арматуру.Посмотрела вниз, свесив голову, и поняла, что от ног до земли, до снега, ещеого-го!

– Я боюсь, – сказала она себе. – Я не смогу.

И разжала руки.

Земля приняла ее немилосердно, жестко, сильно ударила поногам и, кажется, сломала их. Ноги, прямые, как палки, видимо, проткнулинасквозь тело и вышли с другой стороны головы. Олимпиада завыла и покатилась –так было больно.

Отпустило ее довольно быстро, она подтянула колени, села, апотом встала. Странное дело, оказывается, она не разучилась стоять!

– Жива? – сверху спросил Добровольский.

– Да, – прохныкала Олимпиада. – Или нет. Не знаю.

Лестничка заходила ходуном – он быстро и ловко спускался,темная туша двигалась с небес на землю, но примерно на середине пути что-тослучилось.

Олимпиада услышала металлический хруст, скрежет металла ометалл и еще какой-то звук, который она приняла за звук разрываемой железомчеловеческой плоти.

Лестничка дернулась вниз, покосилась и оторвалась от стены.Олимпиада трусливо отбежала в сторону. Следующий звук был такой, как будтовыбивалкой колотили по мешку с тряпками.

– …!

Прут подломился, черная туша болталась, ухватившись залестничку одной рукой, а лесенка качалась из стороны в сторону на одномкреплении.

– Павел!

– Отойди! – прорычала туша. – Ну!!

Липа отбежала подальше.

Лесенка качалась с жалобным поскрипыванием, словно старыеставни скрипели под ветром. Снег забивался в дырки свитера, и Олимпиадаобхватила себя руками.

Вот Добровольский нащупал ногой перекладину, осторожноопустился на нее и перехватил руки.

Невыносимо было слушать жалобный прощальный скрип железа,который говорил, что сейчас он упадет, непременно упадет, и тогда все. Все!

Он обрушился, когда было еще довольно высоко, – тушаударилась так, что земля под ногами содрогнулась.

Олимпиада смотрела. Добровольский не шевелился.

Тогда она подбежала, кинулась на колени и стала трясти его.

– Павел!

Он открыл глаза.

– Не тряси меня.

– Что ты сломал? Ноги? Руки?

– Лестницу. И еще крышу. Но крышу, по правде говоря, сломалаты.

– У тебя все цело?!

Кряхтя, он сел, схватившись за поясницу. На джинсах науровне бедра была длинная рваная дыра, выпачканная черным. Олимпиада не сразупоняла, что это кровь. Она потрогала и отдернула руку. Павел зашипел:

– Пошли. Надо идти.

Она подставила ему плечо, как медсестра раненному на полебоя бойцу Красной армии, он сильно оперся и поднялся, охая и стараясь неступать на ногу.

Они побрели к подъезду, весело освещенному яркой лампочкой,и не было ничего в мире лучше, чем этот мирный подъездный свет, и заметенныйснегом коврик у крылечка, и запах кошек, который всегда начинался в марте!…

У подъезда он зачем-то оторвал от себя ее руку и побрелвдоль дома, вдоль черных окон, которые принадлежали Люсинде и тете Верочке.

– Ты что?!

– Мне нужно посмотреть.

Павел и в самом деле стал смотреть и даже провел поподоконнику ладонью.

– Там же ничего не видно! – крикнула Олимпиада. – У них наокнах щиты железные!

– Вот именно.

Он еще посмотрел, а потом заковылял обратно.

Олимпиаде некогда было спрашивать, что он там увидел.

– Надо вызвать «Скорую», Павел.

– Не надо.

– Но как же?! У тебя нога… ранена!

Кое– как они взобрались на первый этаж.

– Я справлюсь и без «Скорой».

Предстояла еще длинная лестница на второй этаж, иДобровольский остановился, чтобы передохнуть.

– Павел, – жалостливо глядя ему в лицо, спросила Олимпиада,– что происходит в нашем доме? Что это за ерунда?! Убийства, террористы,взрывные устройства?! Откуда это взялось, ведь ничего такого никогда не было!

– Вот это самое интересное, – сказал Добровольский и вытерсо лба пот. Ему было больно и не хотелось, чтобы она поняла, как ему больно. –Самое интересное, что это началось именно сейчас. Почему?