Олимпиада Владимировна обеими руками схватила его, прижала кгубам, запрокинула и стала пить. Вода в чайнике была тепловатая, со страннымпривкусом, должно быть, застоявшаяся, но она пила и думала, что ничего вкуснеене пила никогда в жизни! Крышка чайника мешала ей, лезла в ухо, но все равно –какое наслаждение пить, просто пить, чтобы вода стекала по горлу и попадалавнутрь!

Она оторвалась от чайника, тяжело дыша.

– Что случилось?

– Тебя ударили по голове. Я… не успел это предотвратить.

– Кто? Кто ударил меня по голове?!

– Я не заметил. Он кинул чем-то в лампочку и ударил тебя. Онили она.

– Она?!

– Я же сказал, что не заметил. – В голосе Добровольскогобыло раздражение, а лица его она не видела, потому что фонарь он выключил. –Это мог быть кто угодно, он или она. Вставай. Ты можешь встать?

– Он нас здесь запер?! – дрожащим голосом спросилаОлимпиада, решительно не признавая того, что могла быть «она». – В этом…бункере?!

Тут она все вспомнила, и ей стало страшно. Так страшно, какникогда в жизни.

Ей не было так страшно, даже когда она, словно в замедленнойсъемке, смотрела, как переворачивается в воздухе тело и падает, падает, ипонятно, что в следующую секунду грянет взрыв, и неизвестно, останется личто-нибудь после этого взрыва!

– Мы должны выбраться отсюда как можно скорее.

– А дверь? – дрожащим голосом спросила ОлимпиадаВладимировна. – Дверь… закрыта?

– Yes, – ответил Добровольский. – Она закрыта, онаметаллическая, с этой стороны на ней нет никаких отверстий. Про дверь можнозабыть. Нужно искать другой путь.

– Какой путь?!

Он не ответил, только рука, державшая ее спину, убралась.Олимпиада покачнулась.

– Возьми.

– Что взять?

В ладонь ей сунулось что-то металлическое, сильно нагретое.

– Нащупай кнопку и нажми.

Твердое и металлическое оказалось фонарем, и лезвие светаопять ударило по глазам так, что они заслезились. Олимпиада сморгнула слезы, иочертание яркого круга на потолке стало четким.

– Нажми сильнее, Липа.

Она послушно нажала сильнее, и свет из острого сталрассеянным и мягким. После полной черноты казалось, что очень светло, как втеатральном фойе, когда в антракте вдруг зажигаются все лампы.

– Нам нужно выбраться отсюда как можно скорее. Никто непридет нам на помощь, я даже телефон с собой не взял! Давай, Липа. Помогай мне!

Сжимая в руке фонарь, она поднялась. Голова была будточужая, она потрогала ее свободной рукой, проверяя. На ощупь понять ничего былонельзя.

– Он решил нас здесь… замуровать? Чтобы мы умерли от голодаи жажды, да?

– Нет.

Она помолчала. Добровольский чем-то шуровал у дальней стены.

– Что значит – нет?

– Здесь трудно умереть от голода и жажды. Вон водопроводнаятруба, и еще холодильник у двери.

Она оглянулась – и вправду холодильник.

– А зачем он нас запер?

– Пока мы здесь, у него полная свобода действий. Он можетпрямо сейчас позвонить в полицию, и следующие несколько лет мы будем доказыватьвластям, что вовсе не мы в этой комнате занимались изготовлением взрывныхустройств на пару с покойным.

– Но это же не мы!

– Я знаю, – согласился Добровольский. – Но власти не знают.А мне не хотелось бы ближайшие годы провести в русской тюрьме. А тебе хочется?

Нет, и Олимпиада Владимировна не хотела тоже.

Она держала фонарь так крепко, что рука тряслась отнапряжения и свет плясал по углам.

– Липа, положи его вон туда и помоги мне.

Олимпиада положила фонарь и даже придержала его, когда онвдруг покатился. Соображала она по-прежнему плохо.

– Давай. Осторожно снимай все со стола и относи к той стене.Ты поняла меня, Липа?

Конечно, она поняла, чего ж тут непонятного! Нужно простоснимать со стола странные предметы и коробки, в которых была взрывчатка, инести к «той стене»! Яснее ясного.

Двумя руками она взялась за какой-то ящик, охнула от тяжестии поволокла его.

– Бери что полегче, – распорядился Добровольский.

– А что полегче?

Ответа на это не последовало, и Олимпиада продолжалатаскать. В висках у нее сильно и мерно стучало.

– Что происходит? – вдруг громко спросила она,остановившись. – Что происходит в моем доме?! Кто делает все эти пакости?!Разбойники?! Террористы?!

– Мы выясним, – пообещал Добровольский. – Я тебе обещаю.

И она поверила. Конечно, они выяснят, раз он так сказал.Невозможно ему не верить, он же не Олежка! Им бы только выбраться отсюда, хотякак это сделать, когда металлическая дверь захлопнулась и заперла их, как вмышеловке!

Кажется, у Агаты Кристи был рассказ с таким названием. Или скаким-то другим?

Если я выберусь отсюда и меня не посадят в тюрьму, какпособницу террористов, я перечитаю все детективы, вдруг пообещала она себе. Ябольше ни слова не скажу Люське, которая только и делает, что их читает, и дапростит меня большой русский писатель Михаил Морокин, который так же презираетдетективы, как и я сама!…

– Липа, давай! Берись за тот край!

Она послушно взялась за край стола, и Добровольскиймоментально закинул его на другой стол, побольше, с которого сам растаскал всебарахло. Олимпиада только в последнюю секунду успела отцепиться, а то бы он иее закинул!…

Склонив голову, он критически оценил сооружение, что-топрикинул и еще воздвиг на верхний стол утлый офисный стульчик, на котором,видимо, сиживал дядя Гоша, когда мастерил свои смертоносные игрушки!

– Так. Теперь мне нужно, чтобы ты держала стул очень крепко,иначе я свалюсь и сломаю себе шею.

– Ты собираешься туда лезть?!

– Липа, – сказал он нетерпеливо, – стены мы не разберем идверь не откроем. Позвонить нам неоткуда, телефона нет. Путь у нас только черезкрышу, и времени очень мало. Если он вызвал полицию, она приедет очень быстро,они уже привыкли сюда ездить как на работу.

– Ты собираешься разбирать крышу?!

– Липа.

Она изучила сооружение – стол, на нем еще стол, а сверхувращающийся офисный стул. Выглядело не слишком надежно. То есть совсемненадежно! Тем же взглядом Олимпиада оценила Добровольского.