Девять тел чем-то отличались от других. Я не могла понятьчем, но упорно бродила возле них, рассеянных между другими телами. Холодпоначалу следовал за мной, но потом отошел к краю, стараясь не маячить на путикопов, детективов в штатском, санитаров с носилками и всех прочих, кто обычнособирается на месте убийства. Помню, как я удивилась в первый раз, когдаувидела, сколько кишит народу на осмотре места преступления.

За спиной Холода находилось что-то, прикрытое скатертью, ноне труп. Только через несколько секунд я сообразила, что это рождественскаяелка. Кто-то прикрыл искусственную зелень, прикрыл всю рождественскую мишуру.Будто не хотел, чтобы дерево видело трупы: так закрывают ребенку глаза ладонью,чтобы они не осквернились мерзкой сценой. Это могло бы показаться смешным, ноне казалось. Почему-то казалось правильным скрыть украшения. Спрятать их, чтобыне загрязнить, не опорочить.

Холод вроде бы не замечал накрытой скатертью елки, да иостального, казалось, тоже. Рис, напротив, выглядел так, словно замечал каждуюмелочь.

Он стоял справа от меня, не мурлыкал уже и даже не улыбался.Он притих, как только мы вошли на эту бойню. Хотя "бойня" казалосьнеподходящим словом. Бойня – подразумевает кровь и клочья плоти. Здесь же всебыло до странности чистым, почти обезличенным. Нет, не обезличенным – холодным.Я встречала людей, которые наслаждались резней, они буквально наслаждалисьпроцессом разрезания кого-то, ощущением лезвия, пронзающего плоть. В этой жесцене не было дикой радости. Это просто была смерть, холодная смерть, как будтосам Мрачный Жнец прошел здесь, равнодушно взмахивая косой.

– Что такого особенного в этих девяти? – Я непоняла, что говорю вслух, пока Рис не ответил мне.

– Они умерли спокойно: ни следов ногтей, ни признаковагонии. Эти, и только эти девять, просто... упали на том же месте, гдетанцевали.

– Что, во имя Богини, здесь стряслось, Рис?

– Какого хрена вы здесь делаете, принцесса Мередит?

Мы оба повернулись к дальнему концу зала. Человек,пробиравшийся к нам через ряды тел, был среднего сложения, лысоват, вполнеочевидно мускулист и еще более очевидно взбешен.

– Лейтенант Петерсон, если я не ошибаюсь? –спросила я. В первый и в последний раз, когда я видела Петерсона, я стараласьубедить полицию расследовать возможность попадания эльфийского афродизиака вруки людей. Мне объяснили, что афродизиаки ни на кого не действуют, как илюбовные заклятия. Я доказала, что действуют, при этом едва не устроив полныйхаос в полицейском департаменте Лос-Анджелеса. Лейтенант был одним из тех, ктоиспытал на себе силу моего доказательства. Его пришлось заковать в наручники,чтобы оттащить от меня.

– Не нужно любезностей, принцесса. Я спросил: какогохрена вы здесь делаете?

Я улыбнулась:

– Мне тоже приятно вас видеть, лейтенант.

Он не улыбнулся.

– Убирайтесь немедленно, пока я не приказал васвышвырнуть.

Рис придвинулся ко мне ближе на какой-нибудь дюйм. ГлазаПетерсона метнулись к нему и вновь вернулись ко мне.

– Я вижу ваших двух горилл. Если они хоть пальцемшевельнут, то при всем своем дипломатическом иммунитете тут же окажутся зарешеткой.

Я оглянулась только для того, чтобы увидеть, как Холодподтягивается ближе. Я качнула головой, и он остановился. Он нахмурился, явнонедовольный; но от него не требовалось быть довольным. Требовалось только,чтобы он не мешал мне действовать.

– Вы когда-нибудь видели столько мертвецоводновременно? – спросила я. Тихим голосом.

– Что? – переспросил Петерсон.

Я повторила вопрос.

Он покачал головой.

– А какое это имеет отношение к делу?

– Это ужасно, – сказала я.

– Да, это ужасно, но какое, черт возьми, это имеетотношение к делу?

– Вы были бы приветливее, если бы здесь не было такужасно.

Он издал звук, похожий на смешок, но слишком резкий длясмеха.

– Ох, принцесса, я очень приветлив. Ровно настолько,насколько я могу быть приветливым к убийцам вроде вас, что прячутся задипломатическим иммунитетом. – Он улыбнулся, но улыбка скорее напоминалаоскал.

Однажды меня подозревали в убийстве человека, которыйпытался меня изнасиловать. Я его не убивала, но, не будь у меня дипломатическойнеприкосновенности, я все равно могла бы попасть в тюрьму. Во всяком случае,под суд попала бы. Я не стала пытаться снова уверять его в своей невиновности.Сейчас Петерсон поверил бы мне не больше, чем тогда.

– Почему только эти девять погибли спокойно? –спросила я вместо этого.

Он нахмурился:

– Что?

– Почему только на этих девяти телах нет следов агонии?

– Это полицейское расследование, и я здесь старший. Этомое расследование, и мне плевать, что вы – наш гражданский консультант повсякой метафизической чуши. Мне даже нет дела, что вы помогали полиции пару разв прошлом. Мне вы ни на грош не помогли, и мне не нужна помощь ни от какихчертовых фейри. Так что повторяю в последний раз: катитесь отсюда.

Я пыталась быть милой. Я пыталась быть деловой. Ну, когдапо-хорошему не получается, всегда можно попробовать по-плохому. Я потянулась кнему рукой словно с намерением коснуться его лица. Он сделал как раз то, чего яожидала. Он попятился.

– В чем дело, лейтенант? – Я изобразила удивление.

– Не прикасайтесь ко мне. – Его голос стал тише.И, осознала я, гораздо более зловещим, чем прежний крик.

– Не мое прикосновение свело вас с ума в тот раз,лейтенант. Виноваты были Слезы Бранвэйн.

Его голос стал еще тише.

– Никогда... больше... ко мне... не притрагивайтесь.