– Мне еще поручено вам сообщить следующее, – вродебы совсем через силу проговорил товарищ Сергеев. – В любом случае, какоебы решение вы ни приняли, Татьяна Никитична и Глеб, это нисколько не отразитсяна ваших делах, на служебном положении или там на этих… ну… – явно не без ноткипрезрения, – ну на этих поездках за рубеж, словом, никакой неприязни у наск вам не возникнет. Это мне поручено вам передать, а мне лично поручено бытьчем-то вроде гаранта… – он снова как бы оборвал фразу, как бы не справившись сэмоциями, впрочем, наблюдательный собеседник, безусловно, заметил бы, чтоэмоционально эти обрывы происходили всякий раз, когда все уже было сказано.

В Тане этот наблюдатель проснулся задним числом к вечеруэтого дня, когда старалась вспомнить все детали, сейчас она ничего не замечала,а только лишь смотрела па Глеба, который свободно и мощно прогуливался покабинету, с некоторой даже небрежностью помахивая сорванным галстуком. Онавспомнила их первую встречу, когда он просто поразил ее мощью, молодостью исвободой движений. Он тренировался в секторе прыжков с шестом, а онаотрабатывала вираж па двухсотметровке и всякий раз, пробегая мимо, наклоняла голову,как бы не замечая юного гиганта, как бы поглощенная виражом и взмахами своихчудных летящих конечностей, пока он, наконец, не бросил свой шест и не побежалс ней рядом, хохоча и заглядывая ей в лицо. Впервые за долгие годы вспомнилсяэтот вечер в Лужниках. Немудрено – впервые за долгие годы в движенияходутловатого Супа промелькнул прежний победоносный Глеб. В любовных делах тотюноша был далек от рекордов, то ли весь выкладывался в десяти своих видах, толи опыта не хватало, но она ни на кого, кроме него, тогда не смотрела, сама ещенедостаточно «раскочегарилась», восхищалась им безудержно, и когда они шлирядом, сдержанно сияя друг на друга, все вокруг останавливались – ну ипара! – и это был ПОЛНЫЙ «отпад».

Он промелькнул на миг, тот юноша, будто бы готовый к бою,рожденный победителем, и исчез, и снова посреди кабинета нелепо набычился еенынешний домашний Суп, сокрушительная секс-дробилка, одутловатый пьянчуга,трусоватый спортивный чиновник, беспомощный и родной.

Набычившись, он постоял с минуту посреди кабинета, переводявзгляд с начспеца па товарища Сергеева, а жену свою как бы нс видя, выронил изкулака галстук и, тяжело ступая, вышел из кабинета, неуклюжий и потный.

– Я согласна, – сказала Таня товарищу Сергееву.

Старый сталинист суженными глазами демонстрировал презрение– стратегия, мол, стратегией, а белогвардейская, мол, койка для советскойдивчины все равно – помойка.

Сергеев строго кивнул, сел напротив и протянул Тане руку. Тавесело помахала ладошкой перед его носом. Если уж сука, то сука – пусть видит,какая она веселая, наглая и циничная сучка. Веселая и наглая – ну и баба, мол,перешагивает через трупы, вот ценный кадр.

– Поздравляю, – сказала она Сергееву.

– С чем? – спросил он.

– С успешным началом операции. Для полного успеха нехватает теперь только одной детали – самого Лучникова. Ну, подавайте мне его, ия тут же ринусь в бой.

– Разве вы не знаете, где сейчас Андрей? –осторожно спросил Сергеев.

– Уже три дня ни слуху, ни духу, – сказалаТатьяна. – А вы, Сергеев, выходит, тоже не знаете?

Сергеев улыбнулся с привычной тонкостью «мы все знаем», нобыло совершенно очевидно, что растерян.

– Ай-я-яй, – покачала головой Татьяна. –Прокололись, кажется?

Тут вдруг нервы у разведчика сдали, он даже сделалнеопределенное движение к телефону.

– Я вас прошу, Татьяна, вы мне голову неморочьте; – очень жестким на этот раз тоном заговорил он. – Вы неможете не знать, где находится ваш любовник. Вы встречаетесь с ним ежедневно.Хотите, я назову все ваши адреса, хотите я…

– Снимочки, что ли, покажете? – усмехнуласьона. – Выходит, все-таки халтурите, Сергеев, если не знаете, где уже тридня ошивается редактор «Курьера»…

– Машина его возле вашего дома уже три дня, –быстро сказал Сергеев.

– А самого-то в ней нет, – засмеялась Татьяна.

– Номер в «Интуристе» он не сдал.

– Но и не появляется там.

– Беклемишеву дважды звонил.

– Откуда? – истерически завопила Татьяна.

Сорвалась. Вскочила и выдала обоим типам по первое число.Они ее утешали, Сергеев даже руки грел, – теперь ведь уже своя, вот толькоподпись надо здесь поставить… На чепец наливал в стаканчик виски, вновь – послеподписки – преисполнился отеческими чувствами. А сам Сергеев внутренненемыслимо трепетал – что теперь будет? Найдем, найдем, конечно же, найдем, гдеугодно найдем, по как же это произошло такое невероятное – на три дня упустилииз виду!!!

Это был то ли Волгоградский, проспект, то ли шоссеЭнтузиастов, то ли Севастопольский бульвар, то ли Профсоюзная, – нечтошироченное, с одинаковыми домами по обе стороны, в красной окантовке огромныхлозунгов, с агитационными клумбами, увенчанными могучими символами, склепаннымии сваренными хоть и наспех, но из нержавеющего металла – серн, молот, звезда спятью лучами, ракетами и с гигантскими лицами Ильичей, взирающими из самыхнеожиданных мест на трех, бредущих в пятом часу утра по этой магистралипохмельных персон.

Лучников обнимал за зябкие плечики Лору Лерову, одну из техувядающих «букетиков», что украшали недавний праздник «Курьера». Десяток летназад – звезда Москвы, манекенщица Министерства легкой промышленности,поочередная любовница дюжины гениев, сейчас явно выходила в тираж. Все на нейбыло еще самое последнее, широкое, парижское, лиловатое, по приходило этолиловатое к ней уже не от бескорыстных московских гениев, а от каких-тосомнительных музыкантов, подозрительных художников, короче говоря, отмолодчиков фарцы и сыска, а потому и носило какой-то отпечаток сомнительности.

Она плакала, клонясь к лучниковской груди, чуть заваливаясь,ее била похмельная дрожь – еще более явный признак заката. Раньше, после ночигреха, Лора Лерова только бойко подмывалась, подмазывалась, подтягивалась и сходу устремлялась к новым боям. Сейчас душа ее явно алкала какого-нибудь пойла,пусть даже гнусного, портвейного.