– Слушай, белый, если ты где-нибудь трахнул Таньку, невоображай, что она твоя, – мирно сказал Суп. – Она моя. Иди, белый,иди добром. У тебя, в Крыму, герлы табунами ходят, а у меня она – одна.

– Таня, скажи ему, что ты моя, – попросилЛучников. – Да встань же ты, хоть вытри мне лицо. Оно разбито.

Она не шевелилась.

Десятиборец склонился над ней и просунул ладонь ей подживот, кажется, расстегнул там пуговицу. Фигура его казалась сейчас немыслимоогромной над тоненькой женщиной.

– А ты не подумал. Суп, что я тоже могу тебя хватитьчем-нибудь по башке? – спросил Лучников. – Каким-нибудь твоимспортивным трофеем? Вот, скажем, Никой этой Самофракийской.

Десятиборец хрипло засмеялся.

– Это было бы уже потерей темпа.

– Да, ты прав, – сказал Лучников. – Ты не такпрост, как кажешься. Ну что ж, валяй. Еби мою любовь.

– Хочешь смотреть? – пробормотал Суп. –Хочешь присутствовать? Пожалуйста, пожалуйста…

Танины плечи вздрогнули и голова оторвалась от подушки.

– Таня! – тихо позвал Лучников. – Очнись!

– Сейчас ты увидишь… сейчас… сейчас… – бормотал,нависая над женщиной огромный мужик. – Сейчас ты увидишь, как мы с ней…как у нас… бей, чем хочешь… не растащишь… у меня в жизни ничего нет, кроме нее…все из меня Родина выжала, высосала… только Таньку оставила… я без нее ноль…

– Уходи, Андрей, – незнакомым голосом сказалаТатьяна.

Он долго стоял возле огромного жилого дома и чувствовал, какбыстро распухает у него правая половина лица. Полнейшая бессмысленность. Звон вголове. Умопомрачительная боль. На пятнадцати этажах жилого гиганта в каждойквартире, в темноте И при свете. Суп па законных основаниях ебал его незаконнуюлюбовь. Мою любовь, освещенную крымским лунным сиянием. Вот моя родина и вотмое счастье – Остров Крым посреди волн свободы. Мы никогда нс сольемся с вами,законопослушные, многомиллионные, северная унылая русская сволочь. Мы нерусские по идеологии, мы не коммунисты по национальности, мы яки-островитяне, унас своя судьба, наша судьба – карнавал свободы, мы сильней вас, каким бытолстым стеклом вы, суки, не бросали нам в голову!

Пошел снег.

Сентябрь, когда по всем мире, во всей Европе люди сидят подкаштанами и слушают музыку, а в Ялте нимфы с еле прикрытыми срамными губкамивылезают из волн прямо на набережную… Безнадежный, промозглый и слепойроссийский сентябрь… пропади все пропадом вместе с пропавшей любовью… Такси,такси!

Забытый у подножия жилого гиганта интуристовский «жигуленок»с брошенным на спинку кресла английским двухсторонним регланом.

Через три дня Татьяну Лунину пригласили в первый отдел. Иобязательно, пожалуйста, с супругом. А супруга-то зачем? Ну, не будем уточнять,Татьяна Никитична. Разговор очень важный и для вас и для вашего уважаемогосупруга.

Она не удивилась, увидев в кабинете начальника отдела тоготипа, что гипнотизировал ее на приеме в «Курьере»: бородка, задымленные очки –вервольф последней модели. Обаятельный мужчина! Он даже снял очки, когдазнакомился, продемонстрировал Татьяне чистоту и честность своих глаз, никакихухмылок, никаких околичностей – перед вами друг. Начальник, старый сталинистсоответствующей наружности, представил гостя: товарищ Сергеев, обозревательагентства новостей, он будет присутствовать при нашей беседе.

Таня глянула на своего благоверного. Суп сидел по стойке«смирно», выпирая ослепительно белой грудью и манжетами из тесноватогоблейзера. Он так волновался, что даже как-то помолодел, что-то мальчишескоезатравленное выглядывало из огромного, тела. Она всегда поражалась, какимибеспомощными пупсиками оказываются советские супермены, метатели, борцы,боксеры перед всеми этими хмырями-первоотдельцами и вот такими«обозревателями». Она обозлилась.

– А я, между прочим, никаких интервью для агентствановостей давать не собираюсь!

– Татьяна Никитична… – с мирной дружеской улыбкой началбыло товарищ Сергеев.

Она его оборвала.

– А вы, между прочим, но какому праву менягипнотизировали давеча на приеме «Курьера»? Тоже мне Штирлиц! Психологическоедавление, что ли, демонстрировали?

– Просто смотрел на красивую женщину, – товарищСергеев чуть-чуть откинулся на стуле и как бы вновь слегка полюбовалсяТатьяной.

– Между прочим, многим рисковали! – выкрикнулаона, рванула сумочку, вытащила сигарету.

Два кулака с язычками газового огня тут же протянулись кней.

– Таня, Таня, – еле слышно пробормотал Суп. Онсидел не двигаясь, будто боялся при малейшем движении лопнуть.

– Напрасно вы так разволновались, – сказал товарищСергеев. – У нас к вам дружеский вопрос о…

– О господине Лучникове! – угрожающим баскомзавершил фразу начальник отдела.

Тут по стародавней традиции таких дружеских бесед должнобыло наступить ошеломление, размягчение и капитуляция. Увы, традиции несработали – Татьяна еще больше обозлилась.

– А если о нем, так тем более с обозревателями новостейговорить не буду! Явились тут тоже мне обозреватели! Нет уж! Обозревайтекого-нибудь…

– Престань', Лунина! – начальник отдела шлепнулздоровенной ладонью по письменному столу. – Ты что, не понимаешь?Перестань дурака валять!

– Это вы перестаньте дурака валять! – крикнула онаи даже встала. – Обозреватели! Если хотите беседовать, так перестаньтетемнить! Это мое право знать, с кем я беседую!

– Да ты, Татьяна, говоришь, как настоящаядиссидентка! – возмущенно, но по-отечески загудел начальник, в далекомпрошлом один из пастухов клуба ВВС, спортивной конюшни Васьки Сталина.

– Где ж это ты поднабралась таких идеек? Права! Смотри,Татьяна!

Татьяна видела, что товарищ Сергеев пребывает в некоторомзамешательстве. Это ее развеселило. Она спокойно села в кресло и посмотрела нанего уже как хозяин положения. Ну? Товарищ Сергеев, поморщившись, предъявилсоответствующую книжечку.

– Я полагал, Татьяна Никитична, что мы свои люди иможем не называть некоторые вещи в лоб. Если же вы хотите иначе… – онмногозначительно повел глазами в сторону Супа.

Тот сидел, полузакрыв глаза, на полуиздыхании.

– Давайте, давайте, – сказала Таня. – Если ужтак пошло, то только в лоб. По затылку – это предательство.

– Позвольте выразить восхищение, – сказал товарищСергеев.