Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Альбина замерла. Ноги пристыли к дорожке. Ночь наползалаотовсюду: скалилась ухмылкой водителя-доктора, хрипела, как Хинган, хлюпалакровью из перерезанного Катюшкиного горла. Все качалось, заваливалось вокруг,будто Альбина в одну минуту сделалась пьяна, пьянее даже того мужика, которыйна их с Валерией глазах чуть не зарылся в сугроб, а потом исчез в подворотне…
И в этот момент с холодной, просто-таки патологическийясностью Альбина поняла: тот человек, перерезав Катюшке горло, потом прошел отних в двух шагах… Им встретился убийца.
* * *
Этого не может быть!
Страшные слова, произнесенные Никитой Семеновичем, неувязывались в сознании Германа с именем Дашеньки, с ее семью годами от роду, сэтими светленькими кудряшками, которые он знал по фотографиям. Он гнал джип вМоскву, а сам то и дело пытался что-то стереть с ветрового стекла. И «дворники»ходили туда-сюда, и ни дождя, ни снега на улице, а все-таки плыли, плыли постеклу эти слова, от которых судороги сжимали сердце, плыли и расплывались вслезах.
Он все еще не верил, и чем больше отдалялся от Внукова, темменее реальным казалось признание сторожа. Откуда ему знать правду, этомупостороннему, чужому человеку? Этого просто не могло быть! О таких вещах иногдачитаешь в газетах, и волосы на голове становятся дыбом, но невозможнопредставить, чтобы такое случилось в твоей семье, с твоей племянницей…ребенком, кто мог… такое?!
…Он лишь смутно помнил, как вырвался из-за стола, бросилсявон из дому, вскочил в джип и погнал его в Москву. На обочине сознания маячиловоспоминание о воротах, которые он чудом не проломил, о Никите Семеновиче,порскнувшем чуть ли не из-под колес… но все сейчас было неважно, кроме этойполузабытой дороги в Москву.
Он мчался к Кириллу. Уж если кто и знает правду, то один Кирилл.Он не станет врать, он скажет все как есть…
Герман забыл, что всегда ненавидел зятя, но сейчас толькоКирилл мог исцелить страшную рану – или уж добить вовсе, чтоб не мучился.
Хмель отпустил Германа, и он постепенно начал вспоминатьдорогу на Сухаревку, где была квартира Кирилла. В отчаяние приводило количествоавтомобилей, заполонивших московские улицы, а все эти авто были нахраписты,бесцеремонны, все лезли поперек пути, словно нарочно нарывались на аварию.Герман с наслаждением ударил бы хоть в один сверкающий наглый бок, носдерживался из последних сил, потому что знал: дай себе волю – и неизвестно,когда доберется до Кирилла, может быть, не доберется вообще, и тогда вечнобудет ворочаться в сердце этот мучительно-острый нож…
Шли минуты, и он почти убедил себя, что Кирилл одним своимсловом способен не только исцелить эту несусветную боль, но и вообще каким-точудом сделать так, чтобы все события сегодняшнего вечера оказались сном. Небыло приезда во внуковскую дачу, не было застолья с Никитой Семеновичем, небыло вести о Дашенькиной смерти. А главное – о причине этой смерти!
Господи… Воткнув палец в кнопку звонка на двери Кирилла, онпочти всерьез ждал услышать перестук легких ножек и тоненький девчачий голосок:
– Кто та-ам?..
Никто ни о чем не спросил. Просто защелкал замок, звякнулацепочка – и дверь открылась. На пороге стоял Кирилл, и при одном взгляде на егоосунувшееся, постаревшее, заросшее щетиной лицо Герман понял: все, что онуслышал на даче, – правда. Он уткнулся в эту правду лицом, всем телом, илишился сил.
– Кто это? – странно щурясь в полутьму лестничной площадки,пробормотал, наконец, Кирилл. Похлопал себя по карманам, потом, спохватившись,нашарил очки на лбу и надел их. И все-таки, очевидно, не узнавал Германа.
– Вы кто? С иллюстрациями? Лучше бы вам сначала виздательство… А впрочем, проходите, посмотрим.
Горбясь, он зашаркал в глубину квартиры. Герман, придерживаярукой сердце, шагнул следом.
Его сразу поразил запущенный, затхлый запах этого плохоосвещенного жилья. Так пахнет в квартирах, где долго лежит тяжело больнойчеловек. Но мать Кирилла давно умерла, жена, по словам Никиты Семеновича, былав Нижнем. Значит, он жил один, это был его запах.
Мысль мелькнула и исчезла. Они вошли в просторную гостиную.Герман не бывал тут ни разу, да и никогда не побывал бы, кабы его воля. Он несмотрел по сторонам: все внимание было приковано к лицу Кирилла.
Они не встречались, не соврать бы, лет тринадцать, а то ибольше. Герман помнил замкнутого, до жути надменного парня, который отнял унего Ладу. Потом, когда сестра исподтишка начала залатывать семейные прорехи,Герману иногда приходилось видеть Кирилла на фотографиях, и как он ни хотел,все же не находил, к чему придраться в лице, осанке, одежде этого сдержанного,приличного джентльмена, рядом с которым Лада выглядела вполне счастливой.Теперь вместо лощеного юнца перед ним стоял опустившийся пожилой человек,который даже не пытался под пристальным взглядом гостя пригладить растрепанныеволосы или поправить смятую одежду.
– Ну, давайте, – сказал нетерпеливо, протягивая ладонь. –Вам только сканировать или с редактированием? Если еще с готовым цветоделением,это будет гораздо дороже.
Герман наконец-то покосил глазом по сторонам. Комнатавыглядела мрачной, полутемной; единственное, что ее оживляло, это свет экранакомпьютера, стоявшего на столе. Это был «Макинтош»; рядом громоздилсяпроцессор, цветной сканер, цветной принтер, еще какие-то неизвестные Германусооружения. На стульях, на столе, на диване и на полу – везде кипами лежалииллюстрации к сказкам, выполненные в самой различной манере, и Германа сновазатрясло при взгляде на эти неунывающие, вечно живые физиономии.
– О господи, – тихо сказал вдруг Кирилл, шатнувшись кГерману. – Ты, что ли?
Значит, зять его все-таки узнал…
Герман кивнул, то ли соглашаясь, то ли приветствуя; потомсдвинул с дивана кипу картинок и сел.
Страшная усталость навалилась вдруг. Неживое лицо Кирилласказало ему все, и ответ на незаданные вопросы был страшен.
Кирилл постоял-постоял, потом очистил для себя другой уголдивана и тоже сел.
– Знаешь уже? – спросил без всякого выражения.
– Только что узнал, – пробормотал Герман. – Сразу к тебе –думал, может, неправда.
– Правда, правда, – эхом отозвался Кирилл и, не вставая,потянулся к книжному стеллажу, занимавшему полкомнаты. – Выпить хочешь?
– Давай, – вяло согласился Герман.