Может, кому-то от этого легче. Наверное, наверное!Предсмертные муки дочери не застят взор Лады и Кирилла. Но отчего-то ведь онаумерла! Что-то ведь остановило биение маленького сердечка, что-то наполнилокровью рот!

Кирилл, почему же ты не нашел того, кто это сделал, почемуне расправился с ним? Почему не наполнил запекшейся, мертвой кровью его рот?

Герман споткнулся, ударился лбом о косяк и взвыл от боли.Прихожая плясала вокруг него так, что стало страшно: стены вот-вот навалятся ираздавят.

Шарахнулся на лестницу, но тут дело пошло еще хуже:ступеньки выскальзывали из-под ног. Кое-как, повисая на перилах, Германспустился на пол-этажа, а потом просто катился до самой двери подъезда. Она еготоже возненавидела – так дала по спине, что зарылся носом в землю. Боль чутьотрезвила, но лишь на миг. Хмель, сгущенный горем, достал, наконец. Сознаниемеркло, и меркнул мир вокруг.

«Если останусь здесь, – промелькнуло в сознании, – никто ненайдет Хингана!»

Встал на четвереньки, потом выпрямился, хватаясь за что-толедяное. Это крыло джипа, его джипа. Хо-ро-шо…

– Хинган! – выкрикнул он, падая на капот и пытаясь сновавстать. – Хинган! Иди сюда!

– Ты что, голубой? – послышался рядом хриплый голос. – Тыголубой, тебя спрашивают?

Герман с трудом повернул голову.

Какая-то женщина, вроде. Он не видел ни лица, ни фигуры –ничего.

– П-почему? – слабо шевельнул губами.

– Почему голубой? Сам мужик и мужика зовешь. Хинган –любовничек твой? Ну, сдался он тебе, давай лучше со мной, а?

– А? – тупо повторил Герман.

– Да ты совсем хорошенький! – хихикнула женщина. – Ну, кудапойдем? Машинка твоя? Хочешь в машинке?

Герман мотнул головой, но чьи-то руки уже обвили его шею,липкие губы мазнули по щеке. По нему словно бы ползло что-то, присасывалось.

Попытался стряхнуть с себя это неизвестное насекомое, но онодержалось цепко, зудело:

– Ну давай, давай!

Герман почувствовал, что задыхается.

– Эй, ты! – фальцетом закричал кто-то рядом. – А ну пошла!Пошла вон, говорят!

Насекомое запищало недовольно, потом что-то рвануло его сгруди Германа – и он со всхлипом глотнул свежего воздуха.

– Живой?

Чье-то лицо замаячило наверху, и Герман, поняв, что лежит,неуклюже начал подниматься.

Незнакомые руки помогали ему, незнакомый голос успокоительножурчал рядом:

– Ну, слава богу, а то я думал, она тебя до смертизаласкала.

– Она – кто? – выдавил Герман, опять утверждаясь на ногах.

– Да бес ее знает, блядь какая-то, – спокойно ответилнезнакомец. – Кого ж тут еще найдешь, на Сухаревке?

– Где-е?

– Ты что, забыл, где есть? Сухаревка – это ж самое в Москвепроституточное место! Там, где ларьки, девки почище, с сутенерами да охраной, аздесь попроще, подешевле таскаются. Только это одно слово, дешевле, мол, а насамом деле как доберутся до кармана, так все повысосут, пиявицы. А тебе Хинганна что надобен?

Это имя подействовало на Германа, будто разряд тока.

– Хинган?! Это ты – Хинган?

Вцепился во что-то, тряхнул, мечтая добраться пальцами догорла… и получил такой удар по носу, что искры посыпались из глаз.

– Ну, сучонок! – воскликнул рядом обиженный голос. – Я егоже спас, а он же меня давить норовит! Угомонись, я не Хинган, понял!

– А он – где?

– Да на хрен тебе дерьмо такое, скажи на милость? Ты ж не изблатных – чего к этому фраеру тянешься? Поезжай лучше домой, проспись, утровечера мудренее… Машину вести сможешь?

Герман мотнул головой.

– Сколько дашь, если я тебя отвезу? – оживился егоспаситель.

– Сколько хочешь, – Герман слепо зашарил по дверце, пытаясьнайти ручку.

– А ехать далеко?

– Во Внуко-во… Улица Лесная… 36…

– Ты мне еще про этаж скажи. Сдуреть, это ж какая даль!Точно, заплатишь?

Герман ввалился на заднее сиденье, упал плашмя. Сил досталотолько на то, чтобы нашарить в кармане ключи, протянуть незнакомцу и выдохнутьслово, которое теперь одно владело всем его сознанием, всем существом:

– Хин-ган!

– Да найдем мы тебе того Хингана, только не плачь!

Загудел мотор, все заколыхалось, унося Германа в соннуюглубь… но и во сне он, чудилось, слышал это успокоительное: «Найдем… найдемХингана!» – и блаженно улыбался.

* * *

Ворота кладбища оказались закрытыми. Кавалеров укоризненнопокачал головой: на улице еще белый день, что только люди себе позволяют? Хотяуже полчетвертого, скоро начнет смеркаться… так что, пожалуй, правильно делают,что закрывают. Совсем ни к чему, чтобы ночью по кладбищу шлялись люди. Ещезаблудится кто-нибудь, замерзнет. Да и спятить здесь недолго в темноте!

Он погромыхал калиткой. Вышел сторож с таким неприступнымвыражением лица, что любой другой на месте Кавалерова сделал бы от воротповорот. А он только усмехнулся и достал из кармана скомканный полтинник.

Сторож без звука снял замок.

Кавалеров еще раз оглянулся – нет, никого на подъезднойдороге и автостоянка пуста, – и вошел в калитку, которая тотчас же с грохотомзахлопнулась за его спиной.

Невольно вздрогнул. Он всегда вздрагивал от такого вотжелезного, ржавого, захлопывающегося громыхания. Бесповоротного… Ну что ж, отэтого никуда не деться. Может быть, когда-нибудь он забудет, как одинаковоскрежещут все на свете тюремные ворота. Хотя вряд ли. «Это ужпрофессиональное!» – как любит говорить сучонок.

Кавалеров еще раз оглянулся. Послышалось, что сзадиподъехала машина. Вот именно – послышалось.

И все-таки он пошел не по расчищенной дорожке, а обходнойтропкой, кое-где проваливаясь чуть не по колено. Набрал снегу в оба башмакапочти сразу. Вот где ненавистные валеночки сгодились бы. Да ладно, подумаешь,горе! Зато надежно. Напороться здесь на какое-нибудь знакомое рыло – нет уж,тяни назад!