Предосторожность оказалась излишней. Никого! Серая фигуркамраморного ангела чуть не до половины занесена снегом. Значит, сучонка послепозавчерашнего бурана здесь не было.

Кавалеров покачал головой. Правда, что сучонок! Лишь бызлобу свою утолить, а ребенок тут один, заброшенный…

Почему-то стало невмоготу глядеть на эту снежную гору. Тихоебешенство вскипало в душе, рвалось криком…

Нет. Нельзя давать себе волю, как ни хочется. Здесь, сейчас– нельзя! Вечером он должен быть на месте. Нельзя надолго оставить сучонка безприсмотра. Эта тварь сравнима только с тем бесом, который точит Кавалероваизнутри. Обоим нельзя давать свободы. Обоих надо держать в узде!

Он зачерпнул пригоршню снегу и приложил к лицу. Лоб сразузаломило, но от сердца отлегло.

Так… хорошо, хорошо!

Кавалеров огляделся. Вроде бы где-то здесь, у оградки…

Сунул руку в сугроб и после недолгих поисков откопалнебольшую совковую лопату.

Да, поразмять костоньки – это как раз то, что ему нужно. И,главное, никакого риска: увидев расчищенную могилку, сучонок, конечно,вытаращит глаза, но подумает только, что у Кирилла, наконец, совесть взыграла,решил навестить свою кровиночку, прибрал могилку либо сторожу заплатил. Апоскольку они с Кириллом не общаются, значит, и спроса быть не может, проверитьне удастся. Ну а если Кирилла и в самом деле сюда нелегкая пригонит, он решит,что, как всегда, сучонок подсуетился.

Нет, нет – никакого риска, что может раскрыться участиеКавалерова в этом деле. И вообще – никакого риска, что участие Кавалерова хотьв каком-то деле может раскрыться! Если он сам этого не захочет, конечно.

Кавалеров махал лопатой так ретиво, что взопрел. Сбросилшубу. Снег был тяжелым, вязким. Значит, еще больше потеплеет. Опять небосьраскиснет все вокруг, как та вечная мерзлота в мае-июне…

Плиту и памятник он очищал руками – бережно, неторопливо. Вспотевшуюспину опять пробрало морозцем. Пришлось одеваться.

Застегиваясь на все пуговицы, Кавалеров с блаженной улыбкойвзглянул на озябшего ангела.

Да, вот теперь – красиво. Это зрелище было одним из самыхрадостных в его жизни – кладбище, памятник, мраморное надгробие с надписью:

«Дашенька Смольникова. 16 июня 1990 г. – 25 ноября 1996 г.

Ты ушла – и унесла с собой наши жизни».

Первый раз прочитав эти слова, Кавалеров просто-таки онемелот изумления. Ну как, ну каким же образом они догадались написать именно это?!Неужели обо всем узнали, поняли все и отвечают ему: ты добился, чего хотел, мыпризнаем это… Кавалерову даже скучно стало. Его труд как бы обесценился! Ведьхотелось заглядывать в глаза каждому из них поочередно, долго рассказывать, чтоон сделал, каким образом, а главное – почему. А тут как бы мечту отняли! Нопотом, побродив по кладбищу, Кавалеров начитался всякого на памятниках инадгробиях и немного успокоился.

Чего только люди не напишут! Но это одни слова – какправило, весьма хилая оболочка истинного чувства.

Кавалеров медленно натягивал перчатки на покрасневшие руки,поглядывая на узкую лавочку, притулившуюся под оградкой. Когда он смотрел наэту лавочку, его разрывали два противоречивых чувства. С одной стороны,хотелось – как хотелось бы! – увидеть тут их всех, сидящими в рядочек ипроливающими горючие слезы. Но Кавалеров слишком часто бывал на кладбище, чтобыне знать: печаль над могилкой – на могилке и останется. Как букетик сухих,неживых бессмертников. Ее с собой не берут. Здесь плачут, убиваются одни люди,а к воротам подходят, в машины садятся совершенно другие. Живые! Не лучше литак, как случилось? Дед еле бродит, волоча парализованную половину тела. Бабка,то и дело хватаясь за сердце, разрывается между ним и бывшей детской, гдевзаперти сидит ее взрослая дочь, забывшая все на свете, даже свое имя, изредкалепечущая:

– Дашенька хочет кушать! Дашенькина ляля сломалась! Дашенькестрашно, страшно!

Страшно, что и говорить…

Муж этой самой женщины, которая мнит себя собственной дочкой– еще живой дочкой! – днями и ночами сидит перед компьютером, рисует своицветные обманки, искренне веря, что они порадуют кого-то так же, как радовалипогибшую девочку. Ну а сучонок…

Кавалеров скрипнул зубами. Сучонок единственный из всех непрячется в горе от горя! Он опасен, опасен, хотя…

Кавалеров усмехнулся. Среди того, что сучонок сделал за этотгод, не было ничего, чего не разрушил бы Кавалеров одним мановением руки!

Сначала-то он всерьез побаивался сучонка, а теперь все чащеприходит ощущение собственного всемогущества. Где скороспелой злобе одолетьненависть, полученную в наследство, вспоенную жаждой, вскормленную голодом,выпестованную одиночеством! Сучонку невдомек, что его тайный враг хотел бысейчас (раз уж так судьба сложилась!) сидеть над другой могилкой, под сеньюпокосившегося креста, вглядываясь со слезами умиления в еле различимую надпись:

«Кавалеров Семен Евгеньевич. 1 января 1913 – 28 февраля 1953г.

Кавалерова Маргарита Игоревна. 6 марта 1915 – 24 мая 1953 г.

Кавалерова Дашенька. 24 мая 1953 г.

Вы ушли – и они уйдут за вами!»

Черта с два… Черта с два! Они даже не заслужили могилысвоими страданиями!

Отца он хотя бы увидел, спасибо и на том. От матери сноворожденной сестренкой остался только столбик на забайкальской топкойравнине. Бог ты мой, сколько же там этих столбиков! На сотни километров тянутсяони.

Кавалеров не посмел сойти с холма, походить по мари,поискать своих. Да и разве найдешь? Столбики-то безымянные! Посидел, поглядел,как сизые сумерки затягивают падь, и пошел через лес на станцию. Все время хотелосьобернуться… Как там, в Долине Смерти, клубилось что-то в воздухе, стонало,окликало… Конечно, это ведь тоже долина смерти. А сколько таких долин поРоссии, сколько, сколько…

Кавалеров не оглянулся. Знал, что увидит: мать, бегущую заним, беспомощно простирающую руку, другой удерживая у груди спящего младенца. Иеще знал, что если оглянется, то уже не сможет их покинуть: уйдет туда – вниз,в марь, ляжет под их столбик… окажется дома…

«Не время еще! Не могу!» – кричал он душой и, упрямонабычась, шел вперед, всей кожей чувствуя, как стихает, меркнет зов за спиной.Тогда же он поклялся вернуться – потом, позже, когда все будет сделано. И ужевернулся бы, если бы не сучонок!