столько к составлению планов, сколько к поиску хоть какого-то занятия. К стремлению скоротать время. Этого хватило на несколько недель. Но, признав правду, он утратил желание писать.

К счастью, примерно в то же время он обнаружил кое-что новое в своей тюрьме.

Шепоты.

О, Кельсер их не слышал. Но мог ли он что-нибудь «услышать»? У него не было ушей. Он был… как там сказал Распадалец? Когнитивной тенью? Сила разума удерживала его дух в целости, не давала рассеяться. Сэйз бы окунулся в исследования с головой. Он любил мистические темы вроде этой.

Как бы то ни было, Кельсер что-то почувствовал. Источник пульсировал, как и прежде, посылая ударные волны через стены его тюрьмы и наружу в мир. Эти импульсы, похоже, усиливались и превращались в непрерывное гудение, схожее с тем, которое благодаря бронзе воспринимали туманщики, способные «слышать» других алломантов.

Внутри каждого импульса таилось… нечто. Он называл это шепотами, хотя ощущал больше, чем просто слова. Импульсы были насыщены звуками, запахами и образами.

Кельсер увидел книгу, страницы которой были испачканы чернилами. Группу людей, делящихся историей. Террисийцы в мантиях? Сэйзед?

Волнами нахлынули леденящие душу слова, произнесенные шепотом. «Герой Веков. Вестник. Мироносец». Он узнал цитату из древних террисийских пророчеств, упомянутых в дневнике Аленди.

Теперь Кельсер постиг неутешительную истину. Он повстречал божество – выходит, в вере есть подлинная глубина и реальность. Означало ли это, что в том наборе религий, которые Сэйз держал в кармане, будто колоду игральных карт, тоже таилось нечто подлинное?

«Ты впустил в этот мир Разрушителя…»

Кельсер вошел в мощный свет, который был Источником, и – пользуясь накопленным опытом – обнаружил, что, если погрузиться в центр перед очередным импульсом, можно преодолеть небольшое расстояние, как будто оседлав его. Этот способ позволял его сознанию ненадолго покидать Источник и улавливать проблески направления, в котором двигался импульс.

Казалось, что он видит библиотеки, тихие комнаты, где далекие террисийцы разговаривали, обменивались историями и запоминали их. Он видел безумцев, съежившихся на улицах и шепчущих слова, которые вкладывал им в головы импульс. Он увидел рожденного туманом – аристократа, прыгающего между зданиями.

Нечто еще, кроме Кельсера, перемещалось вместе с импульсами. Кто-то руководил невидимой работой, кто-то интересовался террисийскими преданиями. Кельсеру потребовалось до ужаса много времени, чтобы понять: он должен попробовать другую тактику. Он окунулся в центр бассейна, окруженный разбавленным жидким светом, и, когда случился следующий импульс, с усилием двинулся в противоположном направлении – не вместе с импульсом, а к его источнику.

Свет потускнел, и он заглянул в какое-то новое место. Темное пространство, которое не было ни миром мертвых, ни миром живых.

В том месте царила погибель.

Распад. Не чернота, ибо чернота была слишком полным, слишком цельным явлением, чтобы описать увиденное в Потустороннем мире. Это была колоссальная сила, которая с радостью схватила бы нечто столь простое, как тьма, и разорвала на части.

Эта сила была бесконечным временем. Истирающими ветрами, разбивающими бурями, беспредельными волнами, которые неспешно затухали, стремясь к тому мгновению, когда солнце и планета остынут и обратятся в ничто.

Оно было конечной целью и судьбой всего сущего. И оно было злым.

Кельсер отшатнулся, задыхаясь и дрожа, и бросился прочь из света.

Он встретил Бога. Но каждому алломантическому толчку соответствует притяжение. Что собой представляет противоположность Бога?

Увиденное так встревожило его, что он почти решил не возвращаться. Почти убедил себя не обращать внимания на ужасное нечто в темноте. Он почти заглушил шепоты и попытался сделать вид, что никогда не видел этого ужасного, грандиозного истребителя.

Но конечно, такое было ему не по силам. Кельсер никогда не мог устоять перед тайной. Это событие доказывало – даже больше, чем встреча с Распадальцем, – что Кельсер давно играл в игру, правила которой намного превосходили его понимание.

Такое одновременно пугало и возбуждало.

И потом он вернулся, чтобы поглядеть на существо. Он возвращался снова и снова, изо всех сил пытаясь понять, хотя чувствовал себя муравьем, который тщится осмыслить симфонию.

Он занимался этим несколько недель, вплоть до того мгновения, когда существо посмотрело на него.

Раньше оно, казалось, не замечало вторжения – как не замечают паука, прячущегося в замочной скважине. На этот раз, однако, Кельсер каким-то образом его потревожил. Существо заклубилось от резкой перемены направления движения, затем перетекло к Кельсеру, его сущность окружила место, откуда Кельсер наблюдал. Оно медленно вращалось вокруг себя вихрем – словно океан, превратившийся в единственный водоворот. Кельсер не мог отделаться от ощущения, что на него вдруг уставился огромный, бесконечный глаз.

Он сбежал назад в свою тюрьму, с плеском и брызгами жидкого света. Он так встревожился, что почувствовал фантомное сердцебиение внутри себя: его сущность признала правильную реакцию на потрясение и попыталась воспроизвести ее. Все стихло, когда он уселся на свое обычное место на краю бассейна.

То, как существо обратило на него внимание, то, как он ощутил себя крошечным перед лицом чего-то столь огромного, глубоко взволновало Кельсера. Несмотря на всю свою уверенность и замыслы, он был, по сути, ничем. Вся его жизнь была упражнением в непреднамеренной браваде.

Шли месяцы. Кельсер не вернулся, чтобы изучить то, что находилось в Потустороннем мире; вместо этого он ждал, когда Распадалец навестит его и проверит, как дела, – Бог делал это время от времени.

Когда Распадалец наконец появился, он выглядел еще более растерзанным, чем в прошлый раз: туман струился из плеч, маленькая дырочка на левой щеке позволяла заглянуть в рот, одежда превратилась в лохмотья.

– Распадалец? – спросил Кельсер. – Я кое-что видел. Этот… Разрушитель, о котором ты говорил. Кажется, я могу за ним наблюдать.

Распадалец ходил взад и вперед, не говоря ни слова.

– Распадалец? Эй, ты меня слушаешь?

Ничего.

– Идиот, – сменил тактику Кельсер. – Эй, божественное позорище. Ты меня хотя бы заметил?

Даже оскорбление не сработало. Распадалец продолжал расхаживать по комнате.

«Бесполезно», – подумал Кельсер, когда импульс силы покинул Источник. В тот же миг он случайно встретился взглядом с Распадальцем.

И вспомнил, почему вообще называл это существо божеством. В его глазах простиралась бесконечность – такая же, как запертая в Источнике. Распадалец был нотой, которую тянули целую вечность, безупречно, без искажений. Величественной картиной, застывшей и неизменной, запечатлевшей срез жизни из давно минувших дней. Мощью множества мгновений, каким-то образом сжатых в одно.

Распадалец остановился перед Кельсером, и его щеки полностью растворились, открыв скелет под плотью, который также рассыпа́лся. В глазах сияла вечность. Это и впрямь было существо божественной природы; просто сломленное.

Распадалец ушел, и Кельсер не видел его много месяцев. Тишина и безмолвие тюрьмы казались такими же бесконечными, как и существа, которых он изучал. В какой-то миг он поймал себя на том, что обдумывает, как привлечь внимание разрушительной силы хотя бы для того, чтобы напроситься на погибель.

Но по-настоящему он встревожился,