Деннис умел слушать. Мало кто умеет так внимательно, с такимискренним живым интересом слушать десятилетнего ребенка, особенно чужого.

– Что сказал вам директор? – он придвинул Алисе тарелку сгорячим бутербродом, чашку чая.

«Надо же, запомнил, что я не пью кофе, – вскользь отметилапро себя Алиса, – даже не предлагает…»

– Спасибо, – она улыбнулась, отхлебнула крепкого горячегочая, – с директором у нас вышел сложный разговор. Он охотно верил, что Максим иего друзья не могли сделать такую гадость. Но доказывал мне, что они все-такивиноваты. Они спровоцировали, подали идею.

– Но это же глупость! – покачал головой Деннис. – Даже ненадо объяснять, почему это глупость. Потом выяснили, кто это сделал?

– Нет. То есть, конечно, догадывались… Знаете, там былаомерзительная, недетская похабщина, и особенно дико это звучало потому, чтопроизносилось детскими голосами. Пытались сверять голоса, но они были изменены.Самое ужасное, что единственной причиной выходки была всего лишь зависть,пошлая, жестокая зависть. Слишком уж смешно дети пародировали ведущих ток-шоу,слишком смеялись одноклассники и учителя. И все говорили, что получаетсяталантливо… Конечно, историю в итоге замяли. Директор провел серьезную воспитательнуюбеседу с классом…

На стоянке перед отелем Деннис внезапно ускорил шаг, первымподошел к красному «Рено», поставил сумку на широкий каменный бордюр. Алисазаметила, каким особенным, цепким взглядом окинул он стоянку. Потом обошелмашину, заглядывая в окна, и вдруг присел на корточки, стал высматривать что-топод днищем автомобиля.

– Что случилось? – спросил Максимка.

– У меня расческа упала. Все, нашел. – Он распрямился ибыстрым движением убрал что-то в карман куртки.

Г. Сочи, июль 1983 года

У Алисы после трех часов безостановочного рок-н-ролла идиско гудели ноги. Голова кружилась, глаза закрывались сами собой. В ушах всееще орала группа «Бони-М». Сил хватило только на то, чтобы почистить зубы инырнуть в койку. Она провалилась в сон и не слышала, как звякнуло окно. Потомчто-то мягко, тяжело стукнуло.

Алиса вздохнула во сне, перевернулась на другой бок.Скрипнула пружинная койка, и что-то теплое, колючее скользнуло по щеке. Алисаоткрыла глаза, вскочила, но закричать не успела.

– Тихо, разбудишь своих крысят, – губы Карла были у ее рта ине дали крикнуть.

– Ты с ума сошел? – прошептала она, опомнившись последолгого поцелуя. Как ты сюда попал? Дверь заперта.

– Окошко открыто.

– Но ведь второй этаж…

– Дерево под окошком. Накинь что-нибудь. Надень тапочки.

– Зачем?

– Потом скажу. Давай быстрее.

Он уже нащупал тапочки под кроватью и надел ей на ноги.Соседняя койка громко заскрипела.

– Алисия, сито силутилася? – тревожно пискнул тоненькийголосок.

– Ничего, Ли. Спи, – прошептала Алиса.

– Китио пилисел?

– Никто. Спи.

– Безяблазия какая, – заворчала вьетнамка Сан Ли,перевернулась на другой бок и накрылась с головой одеялом.

– Карл, что вообще происходит? – зашептала Алиса. – Которыйчас?

– Половина третьего.

Он стянул с нее ночную рубашку, на минуту прижался щекой кее груди, потом схватил платье, висевшее на спинке кровати.

Заскрипела койка под другой вьетнамкой.

– Давай быстрее, – прошептал он, – я потом все объясню.

На цыпочках они вышли в коридор, он прикрыл дверь. Алисауспела удивиться, что английский замок, который обычно закрывался с громкимщелчком, сейчас не издал ни звука. Карл крепко держал ее за руку и тянул засобой.

– Куда мы несемся? – спросила она, когда они выбежали наярко освещенную главную аллею.

– Сейчас увидишь. Небольшой сюрприз. Они свернули, обогнулисоседний корпус и через минуту оказались у коттеджей, которые находились вглубине парка, за основными четырехэтажными корпусами.

В коттеджах жила администрация и комсомольская элита изстран соцлагеря. Алиса знала, что Карл к элите не относится и живет в соседнемкорпусе, в таком же трехместном номере, как у нее, вместе с поляком и арабом изЛивана.

Карл достал ключ из кармана, открыл дверь коттеджа,буквально втолкнул Алису внутрь, тут же захлопнул дверь. Было совершенно темно,и в первый момент Алисе показалось, что она ослепла. Не давая ей опомниться, онлегко подхватил ее на руки.

– Карл, ты все-таки сумасшедший, – быстро прошептала она, насекунду отрываясь от его губ.

– Скажи: «Карлуша, я тебя люблю…»

Платье упало на ковер у широкой комсомольской кровати.

– Где ты взял ключ от коттеджа? Нас выгонят из лагеря… Пустименя сейчас же…

– Я взятку дал директору. Это теперь мой номер. Я тебяникуда не пущу. Теперь уже никуда. Ну, скажи: «Карлуша, я тебя люблю».

– Я тебя ненавижу… ты расист, террорист, бандит с большойдороги…

– Я предупреждал: не зарекайся.

– Что значит – не зарекайся?

– Ты влюбилась в расиста.

– Ничего я в тебя не влюбилась. Ты все выдумал. Так нельзя…

– Потом поговорим, обсудим, что можно, что нельзя. Ну обнимиже меня, поцелуй бедного Карлушу, вот так… а говоришь, не любишь! Очень даже…никуда не денешься теперь, никому н отдам…

– Карл, а как же Инга?

– Алиса, нет никакой Инги. Ты чувствуешь, никого нет, толькомы с тобой, майне либе, майне кляйне, их либе дих, Алиса…

Иерусалим, январь 1998 года

Машину вели по очереди. Патрули, военные и полицейские, былирасставлены через каждые двадцать километров. Вежливые мальчики с автоматамизаглядывали в окошко, спрашивали, куда они направляются, улыбались и желалисчастливого пути.

Вдоль окон плыла мрачная, каменистая пустыня, иногдапопадались поселения бедуинов. Подобия палаток, собранных из фанерных ящиков,развевающееся под ветром тряпье, женщины, похожие на призраков в своих длинныходеждах, печальные голенастые верблюды с ковровыми седлами на мягких горбах.

Максимка незаметно уснул на заднем сиденье. Алиса и Денниспочти не разговаривали. Надо было постоянно следить за дорогой, сверяться скартой.