вышла в журнале «Беспроводной мир»[15] в октябре 1945 года; не рассчитывая на то, что небесную механику коммерциализируют при моей жизни, я даже не попытался запатентовать идею и в любом случае сомневаюсь, что мне это удалось бы. (Если я неправ, предпочту остаться в неведении.) Однако я продолжал писать о ней в своих книгах, и на сегодня идея спутников связи – настолько общее место, что никто не знает, откуда она взялась.

Правда, я сделал жалкую попытку прояснить ситуацию, когда ко мне обратился Комитет по астронавтике и космическим исследованиям Палаты представителей; вы найдете мое свидетельство на странице 32 отчета «Следующие десять лет в космосе». И, как вы очень скоро поймете, мои заключительные слова содержат иронию, которую я в тот момент не оценил: «Как житель Юго-Восточной Азии я являюсь очевидцем постоянной борьбы Запада и СССР за неприсоединившиеся миллионы Азии… Когда благодаря геостационарным спутникам станут возможны прямые телепередачи в их зоне покрытия, решающим в этой борьбе может стать эффект пропаганды…»

Я от этих слов не отказываюсь, но о некоторых аспектах не подумал – увы, в отличие от других людей.

Все началось на официальном приеме из тех, какими изобилует социальная жизнь восточных столиц. На Западе эти приемы, конечно, распространены куда шире, но в Коломбо[16] конкурирующих развлечений почти и нет. Минимум раз в неделю, если вы хоть что-то из себя представляете, вас настигает приглашение на коктейли в посольстве или дипмиссии, в Британском совете, Военно-оперативной миссии США, «Альянс Франсез» или одном из порожденных ООН бессчетных агентств с аббревиатурными названиями.

Поначалу мы с товарищем, ощущавшие себя дома скорее в глубине Индийского океана, чем в дипломатических кругах, были никем, и нас никто не трогал. Потом Майк[17] устроил турне Дэйва Брубека[18] по Цейлону, и нас стали замечать; все усугубилось, когда Майк женился на одной из известнейших красавиц острова. Теперь наше потребление коктейлей и канапе ограничено в основном неохотой снимать удобные саронги ради таких западных несуразностей, как брюки, смокинги и галстуки.

Это был наш первый или второй прием в советском посольстве, закатившем пир на весь мир в честь прибывшей в порт команды русских океанографов. Под неизбежными портретами Ленина и Сталина[19] несколько сотен гостей любых цветов, верований и наречий перетаптывались туда-сюда, болтали с друзьями и целенаправленно уничтожали водку и икру. Мы с Майком и Элизабет разделились, но я видел их на другой стороне зала. Майк исполнял перед завороженной публикой номер «И вот я на глубине пятьдесят фатомов[20]», Элизабет смотрела на него чуть насмешливо, а многие вокруг смотрели на Элизабет.

С тех пор как я при ловле жемчуга на Большом Барьерном рифе утратил барабанную перепонку, на торжествах такого рода у меня весьма невыгодное положение: с поверхностным шумом порядка шести децибелов я совладать не могу. И это немаленькая помеха, когда тебе представляют людей с именами типа Дхармасираварден, Тиссаверасингх, Гунетиллеке и Джайявикрам. Поэтому в свободное от набегов на буфет время я обычно ищу сравнительно тихую заводь, где есть шанс услышать более пятидесяти процентов любой беседы, в которую меня могут вовлечь. Я стоял в акустической тени огромной резной колонны, обозревая происходящее в своей отрешенной сомерсетмоэмовской манере, когда заметил, что с выражением «мы с вами случайно не знакомы?» на меня взирает некто.

Я опишу этого человека достаточно точно – узнать его наверняка смогут многие. Ему было лет тридцать пять, и я предположил, что он американец: отполированный до блеска, с аккуратным ежиком, он производил впечатление завсегдатая Рокфеллер-центра – эта внешность была знаковой, пока ее не стали успешно имитировать русские дипломаты и технические советники. Рост порядка шести футов, проницательные карие глаза, брюнет с преждевременно седеющими висками. Я был вполне уверен, что мы не знакомы, но кого-то он мне напоминал. Только через пару дней я сообразил: помните Джона Гарфилда[21]? Та же внешность – почти до неразличимости.

Когда на вечеринке я встречаюсь глазами с незнакомцем, во мне автоматически запускаются стандартные рабочие процедуры. Если человек довольно приятный, однако у меня почему-либо нет настроения знакомиться, в ход идет Поверхностный Взгляд – мои глаза скользят по объекту без проблеска узнавания, но и без отчетливого недружелюбия. Если это мерзкий тип, он получает coup d’oeil[22] – когда я сначала долго и недоверчиво таращусь, а потом неторопливо поворачиваюсь спиной; в исключительных случаях мое лицо на несколько миллисекунд выражает отвращение. Обычно сигнал воспринимают без помех.

Но данный экземпляр показался мне любопытным, а я изнывал от скуки, поэтому он получил Учтивый Кивок. Через пару минут он придрейфовал сквозь толпу ко мне, и я нацелил на него здоровое ухо.

– Привет, – сказал он (да, американец), – меня зовут Джин Хартфорд. Уверен, мы где-то встречались.

– Весьма вероятно, – ответил я. – Я провел в Штатах изрядно времени. Артур Кларк.

Обычно реакция на мое имя – недоумение, но не всегда. За жесткими карими глазами защелкали айбиэмовские перфокарты, и скорость выдачи ответа мне польстила.

– Вы пишете о науке?

– Точно.

– О, это прекрасно. – Он казался искренне пораженным. – Теперь я знаю, где вас видел. Я как-то был в студии, когда вы участвовали в шоу Дэйва Гарроуэя[23].

(Не исключено, что его слова могут послужить зацепкой, хотя я в этом сомневаюсь; и я уверен, что «Джин Хартфорд» – имя вымышленное, слишком гладко и синтетически оно звучит.)

– Так вы телевизионщик? – спросил я. – А тут вы – по работе, собираете материал? Или в отпуске?

Он одарил меня откровенной, дружеской улыбкой человека, которому очень даже есть что скрывать.

– Ну, я стараюсь смотреть в оба. Но правда, удивительно: я читал ваше «Исследование космоса», когда оно вышло в… э-э…

– В тысяча девятьсот пятьдесят втором – и клуб «Книга месяца» уже никогда не станет прежним.

Все это время я примеривался к нему так и эдак, и, хотя что-то в нем мне не нравилось, уяснить, что именно, я не мог. В любом случае я был готов выдать кредит доверия тому, кто читал мои книги и работал на ТВ; мы с Майком всегда ищем рынки для наших подводных киносъемок. Но это, очень мягко говоря, в сферу интересов Хартфорда не входило.

– Слушайте, – сказал он взволнованно, – у меня намечается крупная сделка с одной телесетью, она вас заинтересует – вообще-то вы помогли мне с идеей.

Это звучало многообещающе, и мой коэффициент алчности подскочил на несколько пунктов.

– Рад слышать. На какую тему?

– Здесь я говорить не могу – может, встретимся в моей гостинице завтра около трех?

– Сейчас загляну в календарь. Да, договорились.

В Коломбо есть всего две гостиницы, облюбованные американцами, и я угадал с первого раза. Он жил в «Маунт-Лавиния», и, хотя вам это наверняка невдомек, место, где состоялся наш