Я вернулся к двери. На поднос можно было и не глядеть:наверняка все тот же кусок черствого хлеба и вода; может быть, если оченьповезет, кусочек сыра. Я подтащил тюфяк к двери, устроился поудобнее и нащупалсделанную прорезь. Я уже наполовину углубился в дверной брус.

И тут услышал чье-то хихиканье.

Откуда-то сзади.

Я резко обернулся. Сзади явно кто-то был. Да, у левой стеныя различил силуэт человека. Он стоял и смеялся.

— Ты кто? — спросил я. Мой голос звучал совершеннонепривычно, словно чужой. Я ведь за долгое время ни с кем и словом неперемолвился.

— Побег! — сказал человек. — Побегготовишь! — И снова засмеялся.

— Как ты сюда попал?

— Прошел.

— Откуда? Как?

Я зажег спичку. От света глаза резанула боль, но спичку я негасил.

Человечек был очень маленький. Можно сказать, крошечный,почти карлик, да к тому же горбун. Волосы и борода у него были такие жедлинные, как у меня. Из массы волос выглядывал лишь его длинный крючковатый носда посверкивали почти совершенно черные глаза, сейчас, на свету, чутьприщуренные.

— Дворкин! — узнал я его.

Он снова засмеялся:

— Да, я Дворкин. А ты-то кто?

— Ты что, не узнаешь меня? — Я зажег еще однуспичку и осветил собственное лицо. — Посмотри-ка повнимательнее. Забудьбороду и патлы. Да еще прибавь столько же веса, сколько во мне сейчас. Ты жесам сколько раз рисовал меня на картах, во всех подробностях!

— Корвин! — наконец узнал он. — Да-да, я тебяпомню.

— А я считал, что ты уже умер.

— Как видишь, нет. Смотри! — И он сделал пируэт,повернувшись на одном каблуке. — А отец твой как поживает? Ты сам-то давноего не видел? Это он тебя сюда засадил?

— Оберона больше нет, — ответил я. — В Амбереправит мой брат Эрик, а я его узник.

— Тогда я главнее тебя, — промолвилДворкин, — ибо я узник Оберона.

— Не может быть! Мы и не знали, что отец бросил тебя втемницу!

Я услышал, что он плачет.

— Да, — произнес горбун через некотороевремя. — Твой отец не доверял мне.

— Почему?

— Я ему однажды обмолвился, что обдумываю, как можнобыло бы уничтожить Амбер. Я даже рассказал ему, что знаю такой способ. И тогдаон приказал запереть меня в темницу.

— Не очень-то красиво с его стороны.

— Да. Зато он обеспечил меня прекрасной лабораторией имножеством разных инструментов, чтобы я мог продолжать свои исследования.Только сам вскоре перестал меня посещать. А до того приходил часто и приводил ссобой разных людей, которые показывали мне свои чернильные пятна, а я по егоприказу придумывал про каждое пятно историю. Вот было здорово!.. Но все этокончилось, когда однажды я выдумал историю, а она мне самому что-то непонравилась, вот я и превратил этого человека в лягушку. Король Оберонразгневался, когда я отказался снова превращать того типа в человека… С тех порпрошло уже столько лет, но ко мне больше никто не приходит, и я, если б дажезахотел, не смогу теперь превратить его в человека — если, разумеется, корольпо-прежнему того желает. Однажды…

— Как ты попал сюда, в мою камеру?

— Я же сказал тебе: прошел.

— Сквозь эту стену?

— Конечно, нет. Сквозь Тень стены.

— Ни один человек не может проникнуть в Амбер прямо изТени! В Амбере же Теней нет!

— Ну, я сжульничал, — призвался он.

— Так как же все-таки ты сюда попал?

— Я создал новый Козырь и решил с его помощьюпосмотреть, что происходит по другую сторону стены… Ах, Боже мой, только чтовспомнил!.. Я же не могу без него вернуться! Придется изготовить другой. У тебяне найдется чего-нибудь поесть? И чем рисовать? И на чем?

— Возьми, вот кусок хлеба, — сказал я, отдавая емусвой хлеб. — Тут есть еще сыр, можешь взять и его.

— Благодарю тебя, Корвин! — воскликнул Дворкин и сволчьей жадностью накинулся на еду. Потом выпил всю воду. — Так. Теперь,если ты одолжишь мне перо и кусочек пергамента, я немедленно вернусь в своюкомнату. Мне хочется дочитать одну книгу. Приятно было с тобой побеседовать.Жаль все-таки, что королем стал Эрик. Ну, я к тебе еще загляну. Если увидишьотца, скажи ему, чтобы он на меня не сердился, потому что…

— У меня нет ни пера, ни пергамента, — прервал яего.

— Господи, — сказал горбун, — ну и условия утебя! Прямо варварские!

— Совершенно точно. Под стать самому Эрику.

— Хорошо, а что у тебя есть? Мне все-таки большенравится моя собственная камера — там освещение лучше…

— Ты разделил со мной обед, — сказал я. — Атеперь я хочу попросить тебя о небольшом одолжении. Если ты выполнишь моюпросьбу, обещаю: я сделаю все, чтобы помирить тебя с Обероном.

— И чего же ты от меня хочешь?

— Я всегда восхищался твоим искусством, но есть однотвое творение, которое мне нравится больше всего на свете. Я всегда хотел иметьего изображение. Ты ведь помнишь маяк в Кабре?

— Конечно. С тех пор я там был еще раза три. И я знаюего теперешнего смотрителя. Его зовут Жупен. Мы с ним в шахматы играли.

— Когда я стал взрослым, — продолжал я, —более всего мне хотелось бы посмотреть на изображение этого великолепного здания,выполненное твоей рукой!

— Очень простой рисунок, — ответил Дворкин, —и очень приятный. Я, помнится, даже делал кое-какие предварительные наброски,но дальше как-то не пошло, все время что-то мешало. Тогда других забот былополно. Я принесу тебе один из тех набросков, если уж ты так этого хочешь.

— Нет, — сказал я. — Мне бы хотелось иметь непросто набросок, а что-нибудь посущественнее, более овеществленное, что ли: этапрекрасная вещь скрашивала бы мое одиночество, служила бы мне утехой… да и всемдругим, кто попадет сюда после меня.

— Похвальное желание, — произнес он. — А утебя хоть какой-нибудь инструмент есть?

— Есть вот такое стило, — сказал я, протягивая емубывшую ложку, которая к этому времени стала весьма острой. — Мне быхотелось, чтобы ты изобразил маяк вон на той дальней стене, а я буду любоватьсяим, когда отдыхаю.