политику достигло такого уровня, который стал вредным и наносящим ущерб союзническим отношениям, то он просто обязан был в первую очередь направить против этого свои самые тяжелые орудия. Однако предположение о том, что Германия в угоду своему Верховному командованию поставила на карту весь комплекс союзнических отношений и совместное прекращение войны, является совершенно несостоятельным. Точно так же глупо возлагать всю вину на германское Верховное командование только потому, что оно энергично отстаивало свои военные взгляды, в то время как другие проявляли прямо противоположные позиции.

Я по-прежнему так же убежден, что венское правительство в тысячу раз легче добилось бы своей цели, если бы прямо шло к ней, а не использовало окольные и обходные пути. То, что впоследствии стало служить в качестве оправдания, надлежало с самого начала объявить непреложной необходимостью и отстаивать до самого конца. Зато у этого правительства неплохо получалось в ходе бесед с простыми людьми настраивать их против «жаждущей завоеваний» Германии, завоевывать влияние на германский рейхстаг, поддержку отдельных лидеров и вести закулисные игры, уклоняясь от открытой борьбы за мнимые права. Однако чего стоила вся эта хваленая мудрая предусмотрительность, обостренное понимание обстановки и верная оценка перспектив возможного выигрыша или проигрыша, о которых толкует граф Чернин, если он придает им чисто теоретическое значение.

Император Вильгельм II поручил мне сообщить на аудиенции в Вене, что заявления графа Чернина в Бресте в свете неоднократных торжественных заверений кайзера Карла I не вызывают сомнений в союзнической верности Дунайской монархии и что их можно отнести к обстоятельствам, возникающим в пылу словесных баталий, о которых потом забывают. Тем не менее самым неприятным в разногласиях между Центральными державами было то, что противник умел извлекать из них выгоду. Такое, в частности, произошло, когда после почти четырнадцатидневного новогоднего перерыва руководство российской делегацией взял на себя Троцкий, чья настоящая фамилия была Бронштейн и с приходом которого переговоры приняли поистине драматический характер.

Роль Троцкого представителям Четверного союза[76] долгое время была непонятна. При этом ближе всех к ее истинному пониманию приблизилось германское Верховное командование, полагая, что российский лидер менее всего стремился к достижению мира. Его задача заключалась в использовании переговоров для доведения народов Центральных держав до соответствующего состояния с помощью подстрекательской пропаганды. Это состояние через

десять месяцев, к сожалению, стало реальностью. Однако тогда до раскрытия нитей сплетаемой большевиками паутины, которые протянулись из Брест-Литовска в Германию и Австрию, было еще далеко. Причем их оказалось гораздо больше, чем мы могли предполагать. В результате о ходе всеобщей январской забастовки в Германии и о социальной обстановке в Центральных державах в целом входивший в состав российской делегации на переговорах в Бресте Карл Радек (при рождении Кароль Зобельзон) получал информацию гораздо быстрее, чем наши дипломаты, использовавшие официальные каналы связи. И такое поневоле наводило на вполне понятные определенные выводы.

По общему мнению, как мне поведали, в искусстве ведения переговоров Троцкий намного превосходил наших государственных деятелей. Сидя за подковообразным столом напротив Кюльмана[77] и Чернина, он излагал мысли монотонно, не выделяя их интонацией и категорически отказываясь использовать в своей речи какие-либо риторические приемы. Троцкий говорил по-русски, хотя, судя по тому, что его на протяжении многих лет ежедневно видели в венском кафе «Централь», он прекрасно владел немецким языком. Его возбужденное состояние в лучшем случае можно было заметить только по нервному подрагиванию щек. Однако обычно его маленькое, остроносое и бледное еврейское лицо, увенчанное мощной копной волос, оставалось ровным и спокойным.

По сравнению с дипломатами Центральных держав у него имелось преимущество, заключавшееся в том, что он мог апеллировать к широкой публике. То, что он повторял изо дня в день, было не более чем перефразировкой тезисов марксистско-коммунистического учения, программной и одновременно обличительной речью, обращенной к народам мира, и в первую очередь Центральных держав. К тому же ему приходилось намного легче, чем нашим государственным деятелям. Ведь он мог отстаивать принципы «мира без аннексий и контрибуций» до бесконечности и без всяких оговорок, тогда как Германия была вынуждена выбирать толкования, представлявшие собой компромисс между идеальными требованиями и реальными потребностями войны и мира. Не случайно ее неоднократно, в том числе и в Австрии, обвиняли в нечестности. Тем не менее сегодня стало ясно, что Брест-Литовский мир походил на мир без аннексий и контрибуций, как и предложенный Вильсоном, гораздо больше, чем мирные договоры, подписанные в Версале и Сен-Жермене.

Что же касалось Кюльмана, то он, как мне кажется, больше прислушивался к мнению Чернина и был готов согласиться на меньшее число гарантий на Востоке. И в этом отношении, я думаю, был рад найти в Чернине противовес давлению германского Верховного командования. Ведь более эффективного противовеса, чем жаждущий мира австро-венгерский министр иностранных дел, тогда действительно не существовало. К тому же тот в январе снова заявил, что придет к миру с Россией вместе с Германией или без нее, то есть вновь использовал старый прием. Однако, как известно, избитые приемы быстро приедаются.

Короче говоря, Чернин оказался в трудном положении. Император Карл I каждый день призывал его ускорить подписание мирного договора, так как внутренняя обстановка в Австрии все более обострялась и изображалась им в более мрачных красках, чем она была на самом деле.

Из-за крупной забастовки рабочих, вспыхнувшей в январе вопреки усилиям по ее предотвращению, в воздухе отчетливо запахло революцией. Император вместе со всей своей семьей был вынужден переселиться из роскошных апартаментов венского дворца в тесноту баденского императорского домика, а под Вену были переброшены наиболее боеспособные и надежные войска – дивизия «Эдельвейс» и венгерские части. При этом одному из самых энергичных австро-венгерских генералов принцу фон Шенбург-Хартен-штейну, как командующему территориальной армией, пришлось установить своего рода военную диктатуру.

В начале февраля в военном порту Каттаро вспыхнул матросский мятеж. И хотя его удалось подавить всего за несколько часов, он выставил в весьма неблагоприятном свете австро-венгерский военно-морской флот, которым командовал не блиставший своими способностями адмирал Максимилиан Ньегован.

К этому добавилось отчаянное положение с продовольствием. Граф Чернин каждый день получал тревожные телеграммы от премьер-министра Австрии Эрнста Зайдлера фон Фойхтенегга и отвечавшего за обеспечение армии питанием генерала фон Ландмера с требованием позаботиться о конфискации русского зерна. Позже мне стало известно, что последний от безысходности уже тогда рассматривал возможность захвата направлявшихся вверх по Дунаю в Германию румынских транспортов с зерном и раздачи его австрийскому населению.

Чернин оказался в неловкой ситуации, когда ему пришлось сообщить своему союзнику, что уже со следующего дня он не сможет принимать участия в