Между тем хорошо известно, что начальник с такими качествами со временем опускается до уровня своего окружения. Продуктивно мыслящие люди возможность высказать свои мысли не получают, а их место постепенно начинают занимать так называемые удобные подчиненные. При этом машина любого Главного командования продолжает работать по инерции, но уже не передает необходимые импульсы другим механизмам, кои необходимо поддерживать в рабочем состоянии на фронте и в тылу.

Хорошего начальника характеризует не то, что он в состоянии выполнить любую работу и делает все сам, а то, что, имея свой взгляд, он генерирует идеи, направляя работу других людей. И в этом плане новому Главному командованию фигуры такого масштаба, каким был фон Гетцендорф, явно не хватало.

Брест-Литовск и другие дипломатические переговоры

Зима 1917/18 года

Ожидаемый в последние два месяца крах России, который постоянно откладывался только благодаря чрезвычайно мудрой и энергичной политике Антанты, произошел в ноябре 1917 года. Меньшевики и эсеры были свергнуты строго придерживавшимися коммунистической программы большевиками, и во главе потрясенной до основания Российской империи стали Ленин и Троцкий. Русская же многомиллионная армия, разъедаемая нашей «фронтовой пропагандой», находилась в состоянии полного распада.

В таких благоприятных для нас условиях во второй половине ноября в Брест-Литовске между Центральными державами и Россией начались переговоры о перемирии. Делегацию с нашей стороны на них возглавлял начальник штаба Главного командования «Восток» генерал-майор Макс Гофман, а с русской стороны – один из большевистских вождей Лев Борисович Каменев. При этом генерал Гофман очень скоро положил конец попыткам большевиков затянуть дело долгими речами. Значительные трудности возникли только по вопросу об отводе войск с нашего фронта, поскольку русские не были склонны предоставить нам необходимые для этого возможности. Причем причиной подобного подхода, как я теперь ясно понимаю, выступала не столько их верность союзническому долгу, сколько опасение, что победа Германии может задержать мировую революцию, на которую большевики столь надеялись.

Однако после неоднократных колебаний и в этом достаточно сложном вопросе выход все же был найден, и 15 декабря договор о прекращении огня был подписан. После некоторого сопротивления к Брестским соглашениям присоединился также и Русско-румынский фронт под командованием генерала от инфантерии Щербачева.

Обращение Троцкого ко всем воюющим державам с предложением о заключении мира без аннексий и контрибуций внушило весьма большие надежды на дальнейшие перспективы как на Балльплац в Вене, так и в венском императорском дворце. Поэтому граф Чернин не мог дождаться того часа, когда ему представится возможность встретиться с вражескими переговорщиками. В то же время вызывало сомнение, что представители Центральных держав отправятся на переговоры, не имея четкого представления о предлагаемых условиях и не обговорив их между собой. При этом Чернин не скрывал, что обещал своему императору вернуться домой с миром. Преисполненный таким обещанием, 20 декабря он отправился в Брест-Литовск.

Мирные переговоры проходили в несколько этапов. При этом кульминационной стала рождественская сессия 1917 года[74]. Со стороны России делегацию возглавляли Иоффе и Каменев. Причем первый, принимая пищу вместе с остальными членами русской делегации, старался придать себе вид простодушного человека. И было довольно странно наблюдать, как уже в первый вечер, проведенный представителями Центральных держав в Бресте, настоящий аристократ и кавалер высшего австрийского ордена Золотого руна граф Чернин вел переговоры с российским евреем и большевистским лидером, уединившись в одной из оконных ниш офицерской столовой Главного командования «Восток».

Переговоры на мирной конференции были неприятными с самого начала. Создавалось впечатление, что мы отправились в Брест для того, чтобы получить мир от русских в качестве подарка. Причем все, что могло отсрочить это торжественное действо, воспринималось как помеха, и складывалось впечатление, будто русских, как щедрого дарителя, стараются ублажить добрыми словами. Нам не хватало достоинства и гордости победителя, который, каким бы он ни был отзывчивым и бескорыстным, все равно остается триумфатором. В конце концов, на Восточном фронте погибло не так уж и много тысяч человек, чтобы после трехлетней войны мы учитывали сначала пожелания России и только потом собственные требования.

Кроме того, только слепой мог не заметить, что Центральные державы в своих мнениях расходятся и что граф Чернин стремится лишь к миру и не склонен рассматривать его условия. Он день ото дня заметно терял присущее дипломатам спокойствие, и встречались заседания, на которых русские без труда могли определить, что нервы у этого оппонента долго не выдержат. Когда же плавный ход переговоров затягивался, граф Чернин извлекал на свет одну из своих резервных заготовок и вручал представителю Германии записку следующего содержания: «Я должен покорно сообщить Вам, что имею распоряжение моего императора не допустить срыва переговоров с Россией из-за наших требований. В случае же провала Ваших усилий я буду вынужден вступить в сепаратные переговоры с российскими штабами».

Подобные заявления, естественно, производили необычайно плохое впечатление. Я же по понятным причинам воспринял этот демарш не слишком трагично, ведь такая угроза графа Чернина технически была неосуществима и просто являлась непродуманным высказыванием[75], отражая больше душевное смятение, чем действительно твердую волю.

По приказу германского Верховного командования я имел с графом Чернином обстоятельную беседу по поводу его заявлений в Брест-Литовске, во время которой он отрицал, что поступил по отношению к Германии нелояльно. По его заверениям, Австро-Венгрия и впредь была готова продолжать борьбу за полную целостность Германской империи, но не за присоединение к ней обширных русских территорий. При этом он подчеркивал, что и после заключения сепаратного мира с Россией Дунайская монархия продолжит боевые действия на других театрах военных действий на стороне своего союзника.

Конечно, тогда никому и в голову бы не пришло оспаривать право австро-венгерского министра иностранных дел на подчеркивание ограниченности возможностей своей страны и на настаивание в связи с этим на необходимости скорейшего заключения мира. Я также далек от мысли искать в излишнем выпячивании чисто австро-венгерских интересов повод для упреков и обвинений. Но в данном случае Чернину следовало бы четко и ясно обговорить с германским правительством все необходимые вопросы и согласовать с ним совместный путь поиска счастливого мира. Однако до начала переговоров в Брест-Литовске такого не произошло, хотя времени для этого было достаточно. Поэтому вышеописанные заявления Чернина в ходе самих заседаний походили на внезапную атаку.

Я не могу также допустить укоренения мысли о том, что граф Чернин неизменно оправдывал свои действия отрицательной позицией германского Верховного командования. Ведь его нельзя отождествлять с Германской империей. Поэтому если Чернин считал, что влияние Верховного командования на