совместных переговорах, и одновременно попросить у него столько-то и столько-то тысяч вагонов хлеба и зерна. Чернин походил на командующего потерявшей боеспособность армии, которой предстояло продолжать сражаться. Попав же в чрезвычайно тяжелое положение, несмотря на все свои далеко не посредственные способности, он не показал себя настоящим государственным мужем, умеющим справляться с такими трудностями. Для этого ему не хватало необходимой государственному деятелю выдержки и основательной подготовки. Он являлся идейным дилетантом, руководствовавшимся внезапными побуждениями, но при этом не вникавшим полностью в ту или иную проблему и не продумывавшим ее до конца.

Эти слабости Чернина проявились наиболее ярко именно на переговорах в Бресте, где он переживал один нервный срыв за другим. Граф был уже близок к тому, чтобы набиться в друзья становящемуся все более строптивым Троцкому, когда при отделении Украины от Великороссии возник клапан для сброса высокого напряжения, в какое превратились разногласия Чернина с Кюльманом, который хотя и неохотно, но все же поддерживал точку зрения германского Верховного командования.

Тогда проявивший себя умелым посредником генерал Гофман, который, собственно, и обнаружил этот клапан, обратил внимание Чернина на возможность заключения мира с Украиной. И Чернин, являвшийся все же достаточно умным человеком, чтобы осознавать нереальность достижения австро-русского сепаратного договора, ухватился за эту возможность как утопающий за соломинку.

Переговоры с украинцами были для характера Чернина показательны во многих отношениях. Украинская делегация, о реальной поддержке которой на ее родине никто ничего сообщить не мог, подталкивала министра иностранных дел дунайской великой державы пойти то на одну, то на другую уступку. И однажды между 24 часами вечера и часом ночи в присутствии лишь генерала Гофмана и майора Хена в ответ на предложение 28-летнего посланника Украинской Народной Республики он согласился на уступку Холмской земли и создание независимой австрийской провинции Восточная Галиция. Однако если бы Чернин подождал еще сорок восемь часов, то есть до переворота в Киеве[78], то столь желанный «хлебный мир» обошелся бы его стране гораздо дешевле.

Я далек от предположения, что граф Чернин осознавал последствия для австрийской восточной политики подписанного им мирного договора с Украиной. Но когда оказалось, что победоносная великая держава Австро-Венгрия смогла лишь с большим трудом повлиять на внутриполитические отношения в еще не существующей Украинской Республике, да и то через уступку в отношении Восточной Галиции, то известие о передаче Холмской земли Украине вызвало глубокое возмущение австрийцев и поляков в Царстве Польском. Повсюду прокатились бурные митинги, и поэтому при возвращении Чернина в Вену через Люблинскую губернию все вокзалы пришлось оцепить усиленной охраной. Ведь те, кто хоть немного был знаком с той ролью, какую поляки играли в последние десятилетия в Австрии, могли легко представить себе последствия осуществленной Чернином государственной политики.

Тем не менее подписанный 9 февраля мирный договор с Украиной имел и позитивные последствия, предотвратив дальнейшее осложнение отношений между союзниками. Теперь предстояло расквитаться с Троцким.

Однако германское Верховное командование торопило. Оно усматривало в речах русских народных комиссаров лишь способ оттянуть подписание договора и поэтому требовало безотлагательного прояснения обстановки, поскольку в своих приготовлениях продолжения боевых действий на Западе хотело знать, какие силы можно отвести с Востока.

Поэтому если Чернин, возможно, еще не совсем потерял надежду на то, что ему удастся подписать приемлемое соглашение с Москвой, то требования германского Верховного командования сводились к тому, чтобы прервать переговоры с Троцким и путем последующей короткой военной акции склонить русских к миру, который Германия на Востоке считала необходимым. А если вдобавок к этому удалось бы свергнуть большевизм, ежедневный рост пагубного влияния которого Людендорф наблюдал со все большим беспокойством, то решенным можно было бы считать и все остальное.

В таких условиях Кюльману приходилось метаться между двух огней, хотя в глубине души он и склонялся к принятию точки зрения Чернина, а не немецких лидеров. Однако на вошедшем в историю заседании 11 февраля 1918 года загнанный в угол союзниками Троцкий заявил, что отдал приказ о демобилизации русской армии, хотя мирный договор он подписывать не станет.

В тот же вечер на совещании представителей Четверного союза возникшая из-за демарша Троцкого странная международно-правовая ситуация была обсуждена. На данном совещании все присутствовавшие, включая и Кюльмана, высказались против возобновления военных действий. Тем не менее уполномоченный от немецкого Верховного командования генерал Гофман заявил, что вопросы, связанные с прекращением перемирия, находятся в исключительной компетенции императора Германской империи. К этой точке зрения присоединился и Кюльман.

По высочайшему повелению германское Верховное командование объявило договор о прекращении огня с Россией недействительным. И уже 18 февраля началась так называемая «железнодорожная война», которую в основном вели войска ландвера[79], приведшая к оккупации большой территории и захвату огромных трофеев. Тогда буквально через два дня после начала военных действий московское правительство передало по радио, что Россия склонна принять предложенный в Бресте договор. В результате 2 марта мирные переговоры возобновились.

Поскольку Кюльман и Чернин к тому времени уже возглавляли делегации своих стран на переговорах с Румынией, то в Бресте Германию представлял посланник фон Розенберг, а Австро-Венгрию – посол фон Мерей, известный своим излишне дружелюбным отношением к Германии.

Во главе российской же делегации стояли Сокольников и Чичерин. Из известных народных комиссаров в ее состав вошел лишь Иоффе, но и то только в качестве «политического консультанта», а не члена с правом голоса. Причем русские сразу заявили, что проект договора читать они не желают, а хотят все подписать. При этом они так настаивали на быстрейшем подписании, что секретари союзников с трудом справились с подготовкой проработанного в деталях текста этого документа.

В эти дни, как уже отмечалось, проходили переговоры и с Румынией, которым предшествовала довольно странная история. Дело заключалось в том, что германская политика основывалась на неприятии румынского короля Фердинанда I как недостойного занимать румынский трон, хотя он и происходил из династии Гогенцоллернов. При этом император Австро-Венгрии Карл I и его министр иностранных дел придерживались другого мнения.

В своей заботе о сохранении династии Габсбургов они боялись, что свержение любого правителя нанесет серьезный удар по самой идее легитимности королевской власти. Поэтому по совету графа Чернина император Карл I решил вмешаться лично. В то время как армейские командования обсуждали, как военным путем принудить Румынию стать более миролюбивой, бывший военный атташе в Бухаресте полковник австро-венгерского Генерального штаба Ранда при соблюдении строжайшей секретности отправился в Яссы, чтобы от имени императора Карла I предложить тому начать переговоры. Взамен кайзер гарантировал ему сохранение короны, поскольку, по мнению Карла I, для защиты идеи