над ними Монарха. Купцы и промышленники грезили о буржуазной революции и царстве капитала. Пролетариат был пронизан утопическими идеями коммунизма. Крестьяне, в большинстве своем верующие христиане, просто хотели земли, которая бы их кормила, и Николая II почитали. О преступных элементах, для которых борьба и политические убийства были смыслом и стилем жизни, даже упоминать не стоит. Они мутят воду «из любви к искусству». Останься тогда Россия без Императора, конфликтующие интересы непременно столкнулись бы, ввергнув страну в безумный хаос, который привел бы к страшному кровопролитию, так что теперешнее противостояние показалось бы легкой разминкой. В конечном итоге все закончилось бы диктатурой одной из групп. Достаточно было вспомнить французскую революцию. Удивительно глупа, если не сказать, преступна позиция «лишь бы избавиться от Царя», а там война планы покажет. Думать о последствиях скучно. К несчастью, Россия кишела тогда либо недалекими, но активными персонажами, либо подлецами самого низкого пошиба, которые готовы были и страну, и людей, доверившихся их красивым лозунгам, принести в жертву собственному тщеславию и жадности. Стоило лишь понастойчивее потереть пальцем, и под позолотой благородных идей обнаруживалась масса различной грязи, от себялюбия до маниакального желания власти.

Полк пасынка Павла, Александра Пистолькорса, для наведения порядка был отправлен в Лифляндию и Курляндию, где бесчинствовали Лесные братья. Ольга страшно переживала за сына.

Россия, в организм которой попала жутко заразная и часто смертельная бацилла бунта, корчилась от боли, когда из вспыхивающих тут и там язв и нарывов прорывался гной ненависти. Такой революционный сепсис, сопровождающийся ненасытной жаждой крови, редкая страна могла пережить.

XI

Пестрый октябрь в шальном буйстве красок был лучшей декорацией для различных безумств и отчаянных эскапад.

Неизвестно, что послужило финальным толчком, окончание ли войны или отставка и переезд в Париж любимого дяди Алексея, но Кирилл вдруг сделал решительный шаг, которого давно опасались в Царском Селе, – женился на Даки. Свадьба прошла тихо, в православной церкви Тегернзее, где у матери невесты был дом, тот самый, где впервые после отъезда из России Павел встречался с детьми. Естественно, царского позволения на этот брак, нарушающий православные законы, запрещающие союзы между близкими родственниками, в том числе между кузенами, дано не было. Кроме того, членам императорской семьи строго воспрещалось жениться на разведенных дамах, но Кирилл и про это предпочел забыть.

Павел узнал о случившемся, только когда в Санкт-Петербурге разразился скандал. Кирилл приехал к родителям, наивно рассчитывая, что Император пожурит его немного и простит, ведь брат Государыни, с которым развелась Даки, имел уже новую семью и, по всей видимости, был снова счастлив. Однако не успел он переступить порог дворца родителей, как к ним явился министр двора барон Фредерикс, чтобы передать решение Царя – Кириллу приказано было немедленно покинуть Россию и никогда не возвращаться. Его лишили звания, чина и, по слухам, великокняжеского достоинства. В последнем Павел сомневался, но со всеми остальными мерами он имел честь познакомиться на собственном опыте. Странно, что старший сын Владимира не предугадал реакции Ники. В этом случае она была предсказуема.

Молодые решили тоже обосноваться в Париже и, купив дом на Елисейских Полях, переехали туда.

– Похоже, скоро Царское Село в полном составе переберется в Париж, – рассмеялась Ольга, получив письмо от Михен. – Великая Княгиня собирается приехать погостить у детей.

– Я едва сдерживаюсь, чтобы не достать все те письма от Марии и Владимира, которые они настрочили мне после нашей свадьбы, упрекая в нарушении присяги и непонимании долга. Так и тянет отправить их назад сочинителям. Любопытно, почему, когда мои племянница и племянник манкируют царское дозволение, законы Православия, все возмущаются не их проступком, бросающим тень на императорскую фамилию, а самодурством Ники? – Павел был весел. Обида на брата с сестрой за их предвзятость уступала радости, что их опального полку прибыло. Теперь никто из них не посмеет упрекать его. – Как там моя сестрица писала? Что-то… тра-та-та… «честь не в этом состоит всем пожертвовать для женщины!». Пусть теперь спросит у своей дочери и Кирилла, где их принципы и чувство долга.

– Любовь моя, тебе совершенно не идет злорадство, – ласково заметила Мама Лёля, поглаживая заметно округлившийся живот. – Признайся, ты просто рад, что они будут ближе и ты не так будешь тосковать по России. Владимир тоже приедет?

– Он, естественно, жутко оскорблен и подал в отставку. Хотя чего же он ожидал? Довольно одного взгляда на то, как со мной расправились? Государь еще не сообщил ему своего решения, но, полагаю, это лишь дело времени.

– Хорошо, что Эрик уже не в адъютантах…

– Я уверен, твой бывший муж не пропал бы в любом случае, – довольно сухо заметил Павел. «При чем здесь Пистолькорс вообще?» – мысленно негодовал Великий Князь.

– У тебя есть идеи, кого в таком случае назначат новым командующим Петербургского военного округа? – Ольга сделала вид, что не замечает раздраженного тона мужа. Ее интерес носил вполне практический характер. Не о бывшем муже она беспокоилась, а о сыне. Материнскому сердцу было спокойнее от того, что она всегда по-свойски могла бы обратиться к командующему. Так было с Великим Князем Владимиром Александровичем, хотя, надо отдать должное, Мама Лёля никогда не пыталась знакомством с командующим злоупотреблять, чтобы выхлопотать для сына место побезопаснее. Само сознание, что в крайнем случае она можем прибегнуть к этому средству, немного успокаивало. С новым человеком придется выстраивать дружбу с нуля.

– Николашу, вероятно. Даже не спрашивай меня! – отношения с кузеном у Великого Князя не были безоблачными.

Скоро в Париж прибыла Великая Княгиня Мария Павловна, которая оставила постаревшего и расхворавшегося супруга в Санкт-Петербурге объясняться с царской четой по поводу женитьбы сына, пока сама веселилась на приемах французской знати.

XII

Россия бурлила. В попытках успокоить взбунтовавшихся подданных Государь пошел на отчаянный шаг, сделав несимпатичного ему Витте председателем правительства и подписав созданный Сергеем Юльевичем Манифест семнадцатого октября, расширяющий свободы, дарованные в августе. Теперь без утверждения Думы не мог пройти ни один закон. Кроме того, гарантировались свободы слова, вероисповедания и неприкосновенность личности. За собой Царь оставил право Думу распускать и накладывать вето на ее решения.

Однако и этот манифест порадовал лишь некоторую часть населения. Для большинства революционеров либерализм уступок был не в полной мере либеральным, а демократизм недостаточно демократичным. Теперь Витте, который нещадно критиковал и Государя, и многих предыдущих министров внутренних дел, занимавших жесткую позицию по отношению к возмутителям спокойствия, сам оказался лицом к лицу со смутьянами. Его заигрывания с некоторыми представителями революционного движения не имели эффекта. Пришлось либеральнейшему, терпимейшему Сергею Юльевичу прибегнуть к репрессивным методам, чтобы