– Неужели нельзя вырваться хотя бы на несколько дней? Она же не в цепи его заковала…

– Между прочим, забыл тебе сказать, когда еще до моей инфлюэнции мы были в городе у Уоллисона, пока тебе ковыряли зубы, мы поехали на выставку…

– Я помню, ты говорил… – перебила Мария, зевая. Она любила младшего брата, но до чего же он иногда был надоедлив.

– И встретили там Пистолькорса! – торжественно заявил Дмитрий. Он знал, что это не оставит Мари равнодушной. – А потом, когда уезжали, встретили и его сына-конногвардейца. Удивительно нам везёт на пистолькорсного зверя.

– Пистолькорсово проклятие какое-то… – проворчала себе под нос девочка.

Дети, которые несмотря ни на что отца любили, могли в постигших их несчастьях винить только ту женщину, ради которой Павел бросил их и умчался за границу.

– Как думаешь, раз папá в Париже дом купил, возвращаться он не собирается?

– Не знаю, – Мария не хотела показывать брату, что она расстроена. – У многих дома за границей. Это ничего не значит.

– А ты бы хотела поехать к нему в Париж?

– Ежели она там?

– Да, кабы он нас взял и позвал сейчас?

– Ее, естественно, лучше бы не видеть, но Париж… Париж – совсем другое дело! Хоть бы глазом глянуть на Монмартр, поужинать в «Максиме»! Я танцевала бы там до упаду! Смертельно устала от этого скучного, упорядоченного, размеренного существования. Я жажду шума, волнений, да и вообще любых перемен! Надо же было случиться этой войне, и с дядей Сергеем! Теперь из-за этого так и буду сидеть без балов, а ведь мне скоро шестнадцать!

– Тебя хотя бы на обеды с офицерами полков берут, а мне все твердят, что я маленький! И знаешь, я думаю, дядя Ники разрешил бы, это все тетя его настраивает! Скоро она опять приедет из Москвы, и начнется…

В комнату заглянул воспитатель Дмитрия, Георгий Михайлович Лайминг, седой генерал с пушистыми бакенбардами и добрыми, лучистыми глазами.

– Ваше Императорское Высочество, Вам пора в постель!

XV

В бурлящую Россию пришла весна, как бы это ни казалось пошлым и неуместным борцам с самодержавием. Под радостное чириканье воробьев вместе со всем своим кабинетом министров был отправлен в отставку премьер Витте, передавший дела Горемыкину. Министром внутренних дел вместо Дурново, которого, как многие и предсказывали, Сергей Юльевич обвинил в излишней жестокости при подавлении восстания в Москве, был назначен Петр Аркадьевич Столыпин, вскоре задавший тон следующей политической декаде России.

А пока легкая сиреневая вуаль прозрачных ночей накрыла город на Неве. Сердца петербуржцев наполнились чувственным трепетом ожидания любви.

Бывший супруг Ольги твердо вознамерился жениться на своей пассии. Он запланировал в начале лета уволиться со службы, где вряд ли одобрили бы его сомнительные, если не сказать скандальные матримониальные идеи, отвезти возлюбленную за границу и там с размахом сделать ей предложение.

Видимо, какая-то любовная пыльца витала в воздухе, поскольку романтическое настроение охватило все семейство. Старшей дочери Ольги Валериановны сделал предложение граф Крейц. Свадьба была назначена осенью.

Марианне, достигшей шестнадцатилетния, стал открыто оказывать знаки внимания сын отставного министра внутренних дел Дурново.

Саша наслаждался молодостью, приглядываясь к знакомым девицам на выданье. Он часто бывал у своей родной тетки, Любови Валериановны Головиной, которая из-за изгнания сестры брала на себя часть заботы о племянниках.

Квартира с розово-золотой мебелью, пушистыми коврами и богатыми шторами, где вдова камергера императорского двора Головина жила с двумя своими девочками, находилась на нижнем этаже дома на Адмиралтейском канале № 29. Старшая ее дочь, по иронии судьбы тоже Ольга, как бабушка, тетка, двоюродная сестра, имела жесткие черты лица, грубый голос и в целом вида была мужеподобного. Зато она прекрасно разбиралась в медицине, и летом, когда семья уезжала в деревню, она в отсутствие доктора лечила крестьян. Все по ее просьбе называли ее Асей, потому как в их семействе количество Олей на душу населения превышало любые разумные нормы. Младшая, пятнадцатилетняя Мария, или Муня, тоже переняла лишь отдаленную, бледную версию красоты матери и тетки, но все же была мила, нежна и трепетна. В отличие от своей кузины Марианны, которая и в шестнадцатилетнем возрасте излучала мощную женскую притягательность, она смотрела на мир наивными, детскими глазами, веря в чудо и не замечая зла и грязи. Муня обожала театр и не без успеха пробовала себя в различных любительских постановках.

Как-то ей позвонила Аля Танеева, которая ее едва знала, кажется, они встречались на одном из детских балов, и предложила поучаствовать в пьесе Ее Императорского Величества Александры Федоровны, поскольку ей рекомендовали мадмуазель Головину как девушку, не лишенную театрального дарования. Муня тут же согласилась.

Ее партнером по сцене стал князь Николай Юсупов. К слову, титул князя Юсупова ему не принадлежал, он был графом Сумароковым-Эльстоном и удостоился бы титула князя, только вступив в наследство после смерти родителей. Но молодой человек был старшим сыном и наследником княгини Юсуповой, поэтому для упрощения многие его так и называли, отбросив условности. Так же поступим и с его младшим братом, Феликсом. Но вернемся к Николаю. Он не был красив в классическом понимании – слишком густые брови, мясистые, влажные губы. Однако в нем был невероятный шарм и сильнейший магнетизм. Для большинства ребят в труппе он был взрослый, важный, умный, тонкий, полный сарказма, где-то даже циничный и высокомерный. Презрение к окружающим и жизни в целом делало его сразу и Печориным, и Онегиным в одном лице. А когда Николай улыбался, он становился обезоруживающе очаровательным. Ему не было равных в остроумии и насмешках, при этом свою партнершу князь всячески опекал и давал ей реплики так, что игралось легко и естественно.

Муня с Юсуповым изображали молодоженов, страстно влюбленных друг в друга, оттеняя своими шуточными репризами линию главных героев, роли которых заслуженно достались красавице Але, типичной инженю, и Сержу Зубову.

Мадмуазель Головина не могла не замечать, что князь весьма охотно исполняет роль ее супруга и после репетиций мило дразнит, продолжая называть ее женой. Много ли нужно, чтобы вскружить пятнадцатилетней барышне голову?

После отыгранного перед Государем и августейшей публикой спектакля, собрав комплименты и восхищение высоких зрителей, труппу отправилась на ужин, который накрыли прямо в фойе театра. Вдруг рядом с Муней за столик на место Николая уселся его брат, изнеженный и манерный Феликс.

– Ой, простите, это место Вашего мужа! – увидев встревоженный взгляд Муни, расхохотался Феликс и пересел на другой стул.

Скоро подошел Николай и, расположившись рядом с партнершей по спектаклю, бросил ей несколько